На западе мерк, грузнея,
туч отгоревших шлак,
когда беспечная Дина
домой из Сихема шла.
И страсть следом кралась хищно,
неслышно сминая дрок,
мечтой с вожделенной цели
пытаясь сорвать покров.
Играли, сгущаясь, тени.
Был ветер душист и свеж.
И трепетно обнимали
девушку всплески одежд.
Жгла зренье грация тела
с ранящей силой ножа.
И, грезя, мозг помрачённый
сокрытое обнажал.
Был сладок неизъяснимо
щемящий контур грудей.
В мучительную прекрасность
еврейку сумрак одел,
манящей сказкой окутал
струенье торса и ног…
И притяжения плоти
юноша не превозмог.
И там, где ивняк у речки
космами к струям ник,
был тёмным порывом сломан
юности хрупкий тростник.
Умер Господь или предал?
Стёр смыслы вселенский крах.
Обморочные созвездья
стыли у Дины в зрачках.
И, как в своё отраженье
в проточной зыбкой воде,
затравленным взглядом жертвы
преступник в неё глядел.
Непостижима, как тайна,
как мак, проросший сквозь льды,
жалость сквозною раной
разверзлась в его груди.
И покаянные губы
сбирали сквозь жар речей
горчайшие бриллианты
с полубезумных очей.
«Прости! Нет, мне нет прощенья!
Но верь: я тебя люблю!»
Метелью искр раскалённых
слова осияли мглу.
«Если женой мне не станешь,
позор мой не смыть годам;
самою лютою смертью
себе за тебя воздам.
Ты кровь моя, разум, воздух,
сердце моё и жизнь.
Дашь ли дышать тобою,
вобравшей весь мир? Скажи!»
И Бог живой отразился
в затонах девичьих глаз.
На трон воскресшего сердца
царица всех чувств взошла.
«И я… люблю… хоть не знаю,
как может такое быть!
Твоя я… и благодарна
зигзагу моей судьбы!»
И был день другой; к востоку
стелилась теней длина.
И рёк, темнея, Иаков
пришедшим с поля сынам:
«Будь прокляты хеттеяне,
погрязшие во грехе!
Бесчестье нашему роду
нанёс княжий сын Сихем.
Прознали уже в округе
и дети и старики
о том, что вчера случилось
с вашей сестрой у реки».
«Ну вот он, желанный повод! –
воспламенел Симеон. –
Захватим богатства хеттов
и жён их возьмём в полон».
«Зачем? – возразил Иаков. –
Из худа придёт добро:
виновные нам предложат
составить один народ.
Если проявим терпенье,
не будем рубить сплеча,
то наш будет край Емморов
без риска и без меча.
Так стоит ли нам златого
тельца обрекать на смерть?
От сохранённого града
мы больше будем иметь».
«Нам ли, – встопорщился Левий, –
не взрезать жилы врагам?
Ведь даже у Бога милость
силою ты вымогал!»
И вновь возразил Иаков:
«Сумей даже взять я град,
полным моим истребленьем
кончиться может игра.
По всей земле ханаанской
возненавидят меня».
«Возмездьем за поруганье
набег наш да будет свят!» –
вскричал непреклонный Левий
и ножны кинжала сжал.
И веселы были лица
в предвиденьи грабежа.
«Ну что же, – молвил Иаков, –
я послушанья не жду.
Но знайте: я непричастен
к жестокости ваших дум».
«Ну, это другим расскажешь –
с усмешкой рёк Симеон. –
Но мы-то отлично знаем,
что ты за нашей спиной».
Где злаков златые волны
пьют негу голубизны,
у входа в шатёр богатый
стояли отец и сын.
И молвил князь в гуще взглядов
язвящих, как жала ос:
«Души корневищем сын мой
к дочери вашей прирос.
И лишь примирившись с вами,
я без тревоги усну.
К благу родов наших Дину
дайте Сихему в жену.
За нас отдавайте дщерей;
наших – берите себе,
чтобы вражды безумство
нас не сгубило в борьбе.
Селитесь и промышляйте
на нашей щедрой земле.
И да пребудем в мире
мы до скончания лет».
«Исполню всё, что хотите, –
в ознобе Сихем сказал, –
только б благоволенье
найти мне в ваших глазах.
Раз имя родного града
я удостоен носить –
отдам для его покоя
что у меня ни спроси.
Всё вам отдам, что имею,
что выращу и сожну;
но ту, что люблю безмерно,
молю вас, дайте в жену!»
Как камень молчал Иаков,
и только дёргалась бровь.
И отвечали братья,
коварством теша нутро:
«Не будет за иноверца
выдана наша сестра;
лишь обрезанье может
этот барьер убрать.
Когда все мужчины ваши
станут подобны нам –
мы породнимся с вами
и выстроим общий храм».
В рожающий слухи город,
развеяв по ветру страх,
Еммор и Сихем вернулись
с условием на устах.
Ещё небосвод назавтра
созвездьями не расцвёл,
а был уже поголовно
обрезан мужеский пол.
Когда же на третьи сутки
сковал горожан недуг,
веер мечей заставу
срезал, как землю плуг.
И в кроткий затихший город
вошли, как волки в загон,
с отрядом головорезов
Левий и Симеон.
В княжеской опочивальне
тяжёл балдахин и рдян.
«Ну, здравствуй, единоверец!» –
сказал Симеон, входя.
Еммор поднялся на ложе,
на пол свесив ступни,
и алым цветком раскрылся,
разрубленный сверху вниз.
В соседнем покое Дина
оборотилась на скрип
и пала Левию в ноги,
наполнив ужасом крик.
«Брат, не губи моё счастье,
любимого пощади!
Ужель совсем милосердью
нет места в твоей груди?!»
«Кому твоё счастье нужно!
Мольба же твоя – позор.
И под горячую руку
лучше со мной не вздорь!»
«О, Богом прошу, помилуй!
Лучше убей меня!»
Радостный меч, не запнувшись,
Сихему голову снял.
Ныряя в дыму и пепле,
плыло мычанье коров.
И белизна постелей
впивала алую кровь.
С неистовым сладострастьем
входя в сокровенность тел,
каждый клинок ненасытный
новой крови хотел.
Из алых нор выползала
кровь, потерявшая кров.
Мешаясь с желчью и мозгом,
красила стены кровь;
ало вливалась в реальность
бредом больного сна.
О том, что гибнет, не каждый
убитый успел узнать.
И человечьи обрубки
ложились, как груды дров.
По плитам, полам, ступеням
множила русла кровь;
в бездомной тоске вгрызалась
в землю, в песок и в грязь,
и восходила в небо
по взорам гаснущих глаз.
Сама себе ужасаясь,
бежала в канавы, в ров,
захлёбывалась собою,
ополоумев, кровь.
Иссечены препоны.
В руках вожделенный плод.
Плоть победителей жадно
внедрялась в женскую плоть.
В напрасном сопротивленьи
девичьи бились тела;
росой умывались алой
слепые коренья зла.
Железисто, терпко, пряно
испариной воздух взмок.
Ручьями детские слёзы
вливались в алый поток.
Блеянье, рёв и рыданья
текли по венам дорог.
И восклицали братья
ликующе: «С нами Бог!»
Надрывным плачем собаки
горе несли в закат,
огненно отразивший
опустошённый град.
Кладбищем непогребённых
город всю ночь дотлевал.
И скалил звёздные зубы
безбожный неба провал.
|
