Был город Гамельн тих, и улица темнела,
И крысы в кладовых беспечно грызли снедь,
Когда среди домов вдруг музыка запела,
Как и в раю никто… ничто не может петь.
Им было всё равно – ни тощий ткач, ни пекарь,
Ни толстый бургомистр, ни пьяный водовоз,
Ни жёны горожан, ни пастор, ни аптекарь
И ухом повести не вздумали всерьёз.
Лишь вскинулись торчком сто тысяч круглых ушек,
И дрогнули усы на маленьких носах,
И затряслись носы – и армия зверушек
Застыла, и восторг светился в их глазах.
Всё сущее для них слилось в едином звуке,
И вот они пошли, построившись в ряды,
Из сытных закромов по камню улиц гулких,
И к морю по песку на самый край воды…
Он был высок и худ, в нелепой одежонке
И в шляпе, что к лицу его совсем не шла,
Но флейта у него дрожала в пальцах тонких,
И выдох рвался с губ, и музыка звала…
Вот в лодку он сошёл, игры не прерывая,
Толкнулся и поплыл туда, где тлел рассвет…
Он плыл себе и плыл, играя и играя…
И крысы в море шли за музыкой во след.
Всё дальше от земли – и таяли причалы,
Всё глубже океан бездонный щерил зев,
Волна ласкала борт, мелодия звучала,
И крысы шли на дно под сладостный напев…
И день его встречал предутреннею марью,
И он гляделся в даль, не видя ничего.
Что людям до него, и что ему до тварей,
Погибших за одно дыхание его.
|
