Был город Гамельн тих, и улица темнела, И крысы в кладовых беспечно грызли снедь, Когда среди домов вдруг музыка запела, Как и в раю никто… ничто не может петь.
Им было всё равно – ни тощий ткач, ни пекарь, Ни толстый бургомистр, ни пьяный водовоз, Ни жёны горожан, ни пастор, ни аптекарь И ухом повести не вздумали всерьёз.
Лишь вскинулись торчком сто тысяч круглых ушек, И дрогнули усы на маленьких носах, И затряслись носы – и армия зверушек Застыла, и восторг светился в их глазах.
Всё сущее для них слилось в едином звуке, И вот они пошли, построившись в ряды, Из сытных закромов по камню улиц гулких, И к морю по песку на самый край воды…
Он был высок и худ, в нелепой одежонке И в шляпе, что к лицу его совсем не шла, Но флейта у него дрожала в пальцах тонких, И выдох рвался с губ, и музыка звала…
Вот в лодку он сошёл, игры не прерывая, Толкнулся и поплыл туда, где тлел рассвет… Он плыл себе и плыл, играя и играя… И крысы в море шли за музыкой во след.
Всё дальше от земли – и таяли причалы, Всё глубже океан бездонный щерил зев, Волна ласкала борт, мелодия звучала, И крысы шли на дно под сладостный напев…
И день его встречал предутреннею марью, И он гляделся в даль, не видя ничего. Что людям до него, и что ему до тварей, Погибших за одно дыхание его.
|