Снег не скрипел, ─ был мороз слишком мал: минус пять или даже Меньше. И с веток берез снег спадал, но опушкой лебяжьей снег по дубовым ветвям, и на стыках стволов, и на крыльях елей лепился и там был готов, несмотря на усилья хвои его отрясти, меж иголок зеленых остаться 5 вплоть до весны. По пути утомленных к нему наклоняться так и тянуло. Но он был повсюду ─ и сверху, и снизу: на поле ─ по горизонт, и грудою или карнизом ─ там, где за рощей простор опускался в долину; а в небе он же сплошные простер пелены. Половину в пробеге 10 рвавшихся снегом дойти до излучины речки в долине вымотал морок пути, и измученной той половине ─ лучшей ─ казались смешны усилия тех, кто пытался вычертить ровно лыжни: беспричинный их смех раздавался чаще и чаще, ─ они запросили привала. Поляну 15 в смешанной чаще за миг до того покрывала стеклянным куполом зимняя тишь, а теперь снег сметен был с упавшей ели, и сели без лыж утомленные, и, запыхавшись, всё не могли совладать ни с дыханьем, ни с приступом смеха. Но тишины благодать в сочетании с гулкостью эха 20 скоро приелась. Тогда стали хворост сносить, расчищали место костра, и еда появилась, и скоро пылали сучья, коптя котелок запотевший с водой снеговою. Я отошел: я не мог налетевшей тоски успокоить. «Полно, да что за беда? Ну, останемся здесь!» ─ но бежали 25 лыжи (и знали ─ куда) неустанно. Прогалин скрижали жалили взор, ─ для меня были явственны их указанья: чаща, за ней косогор; влево взяв, удлиню расстоянье, но обойду бурелом и справа по кромке оврага выберусь к дубу; потом ─ за кустами канава, но ─ шагом, 30 медленней, не торопись: наст не выдаст и выдержит; ближе к соснам держаться и ─ вниз: вот он, выезд, ─ и замерли лыжи, и онемела душа. Задохнусь. Опереться на палки. Я ведь тут не был. И пусть. Та ведь ─ в детстве. Другая. А жалко. Та. Или кажется? Нет: несомненно она, та долина. 35 Таяли наледи лет. И сквозь годы ко мне беспричинно радость вернулась. Размяв рукавицы, крепленья поправив, вниз устремляюсь стремглав, и крупицы сомненья ─ не вправе их отмести без суда ─ отметаю взмывающим строем сосен, ─ и пусть никогда, снег взрывая, я этой горою 40 прежде не мчался, она ─ и куда хороша, и знакома. Ветер утих. Тишина. Ни следа на пороше. Я дома. Я возвратился. С трудом ─ в белом белое ─ речки блужданье взор различил. На каком наречье и чьи очертанья больше откроют основ, чем глаголы холмов занесенных, 45 скоропись мелких кустов, протоколы осинников сонных; ивы ─ как проба пера, черновик исчеркавшего чащей черточек; и от бугра ─ вниз сбегавшая строчкой дрожащей вязь берез прописных, иероглифы сосен, абзацем ─ отступы рощиц: а в них ─ листья с осени, что, может статься, 50 и до весны доживут… Ах, да что мне их долгое тленье? Главное то, что я тут ─ наяву, не во сне, что волненье, этих предчувствий наплыв, сочетанье тоски и тревоги, страх, безотчетный порыв, узнаванье реки и дороги ─ мной и во мне вмещены неслучайно. Ни звука; и все же 55 и в тишине белизны докукой неявной тревожит душу присутствие сил ─ благих и незримых. Я знаю: я не один; я застыл и затих, безмолвью внимая. Тут я увидел его… ─ Как его не приметил я сразу? ─ И на снегу до того был он светел, что краешком глаза 60 я, не косясь, за взгляд и лицо зацепился, ─ смятенье сблизило нас; я назад не спешил, но, оцепененье преодолев, повернулся, ─ а тот все стоял неподвижно: я осмелел и шагнул, и вперед зашагал, и на лыжный след ступил, оставленный мной, ─ все равно возвращаться 65 я уж решил ─ да и время ─ домой: начинало смеркаться. Вдруг я узнал – не его, а себя, вдруг вспышкою вспомнил: я опоздал, я отстал от ребят, но меня вдруг наполнил странный покой, я остался один, я господствовал в мире; я над рекой, я реки господин во всей ее шири 70 белой и снежной; за нею – леса, и – ширью безбрежной – поле, а между стогов полоса дороги, проезжей только зимою – в мороз, а летом – луга и болота… В этот покой я как врос, но следом заметил, что кто-то темною тенью скользнул меж сосен в долину по склону: 75 стал, назад повернул, взор бросил, вдали удивленно замер… Но мне уже время домой: начинало смеркаться, я уж решил своей же лыжней дотемна возвращаться. Сумерки ─ словно черта короткого дня светового, сыпаться снег перестал, и цвета обнаружились снова: 80 рдяный и чуть синевы, и лазурь с позолотой закатной, серая муть и лиловая хмурь в неподвижности ватной. Стало морозить сильней. Я люблю состязание с тьмою! Розовый снег все синей, шаги тороплю, а зимою – это особенный ток в мороз пламенеющей крови, 85 иней вкруг рдеющих щек, белесые волосы, брови, шарф, воротник, и шапка, и всё, куда, вылетая, выдоха жар проник… Пересек без труда я по краю длинную тень перед самым уже поселком – тут в рыжем зареве кончился день, но солнца осколком над крышей 90 дыма ствол догорал. Сквозь шелк абажура мерцала лампа, и ужин уже призывал за стол, дав жар, догорала печь. Я вошел: блаженство тепла, уюта, покоя… – как хорошо прогулка прошла, но что-то такое произошло, чем был я смущен, а впрочем, пустое… 95 Ах, как тепло… – тот лыжник, но он… – нет, право, не стоит думать о нем… После ужина чай и бабушкин хворост, тьма за окном… "Отогрелся, я чай? Уж спишь, или хворость одолевает?" – "Ничуть, просто я разомлел…". "Что ж, бывает. Хочешь соснуть?" – "Я б хотел рассказать…". – "Эк, щеки пылают…". 100 Я б не спеша рассказал по порядку, но, споря с рассказом, сон, смежавший глаза, растворял согревшийся разум негой нахлынувших грез, я дремал, и в сонном мираже – снег не скрипел, был мороз слишком мал, минус пять или даже меньше…
|