Каждое утро снова и снова
в тесном трамвае тащиться готов,
чтобы на праздник где-то к Покрову
кости сложить средь ракитных кустов.
Это ли жизнь! Уготована Богом.
Ропот не слышится. Кружит снежок.
Дни молчаливые в виде оброка
сыплятся в пустопорожний мешок.
Я не пойму, для чего эти зёрна?
В борозду бросишь, хлеба не взойдут.
Мыши пищат, шебуршатся проворно,
мельница высится, словно редут.
Тычется, тычется в тучи крылами.
Сыплется, сыплется пресная мука.
Зёрна хрустят в полновесном кармане,
жёлтые, похожие на груды песка.
Каждое утро снова и снова
тащишься в тесном трамвае, дружок.
Пуговиц нет, пообтёрлась обнова,
в мрачной толпе, где любви на вершок.
Видно надеешься, видно лелеешь
жёлтую бабочку, светлую весну.
Где-то к Покрову, мил друг, околеешь,
может и я где-то рядом усну.
Будем лежать бездыханно мы вместе,
вольно шутить про прошедшие дни.
В тесном трамвае не слышится песни,
только с под стыков мерцают огни.
Мерное мерцание - от лета до лета.
Гладкая коробка, сосновая доска.
Ластится ниц, как заноза к скелету,
жаркая сестрица, земная тоска.
Жаркая, не выгнать. Стрельнёшь сигарету.
Дым овевает развалы личин,
чувства, горячим дыханием согретые,
мерно качаются в перлах пучин.
К Господу тщетно стучусь за советом,
он не услышит, он, верное, спит.
В тесном трамвае прижались скелеты,
серому дню – каждый раб и пиит.
Не было счастья – не будет печали,
крылья печали ты не опали.
С нежной тоской мы друг дружке молчали,
будто в молчании друг дружку нашли.
Бледный оскал, что ж, к нему - сигарета,
шляпа из фетра, из драпа костюм,
вот – я дышу, вот – меня уже нету,
только – ракиты средь солнечных дюн.
Красные ракиты соками налиты,
прочь отвернул престарелый февраль,
март налетел, вод бурлящих магниты
тянут ледышки в озёрную таль.
Звёздная сыпь, серебристые монеты,
звёздная зыбь, чёрного неба кусок,
красные ракиты качаются ветром,
золотом листьев кромсая песок.
Острые листья взрезают ланиты,
медью заточенной метят в сердца,
в тесном трамвае – мы все инвалиды
сонного Бога, родного Отца.
26 ноября 1999 г.
г.С-Петербург
|
