ОЛИМПИЙСКИЕ ИГРЫ
МОСКВА
1989 – 1998
1
Я житель осени. На родине моей
Сгорело всё, – и помыслы, и травы.
И ни следа, ни тени бывшей славы
Вы не отыщете. Как двух её морей.
Всё камнем кануло, исчерпано до дна.
Насильно окольцованные птицы,
Свободно пресекли её границы,
И вряд ли возвратится хоть одна…
Дожди соленые, да горькие ветра.
Вечерний сумрак и тоска с утра.
Тень декабря маячит за спиной.
И – это время расставаться со страной.
2
Завален сквер тяжелым, рыхлым снегом.
Стволы деревьев – хрупки и черны.
Но ухватившись ветками за небо,
Они опять дотянут до весны.
До облаков, прозрачно невесомых,
Взъерошенных и легких на подъем.
До птичьих и звериных лап веселых, –
Они дотянут. Мы не доживем.
3
эпитафия дворнику
Нет, не влечет проем окна,
И крест его двойной.
Тебе иная жизнь дана,
И подвиг твой – иной.
Влачит свой катыш скарабей,
И хворостинку – муравей.
Ворованное, – воробей
Клюёт зерно.
Рыбёшка ищет там, где тишь,
Где посытнее рыщет – мышь.
В пустыне стелется камыш,
Но это – всё равно.
Не поднесёт никто вина,
Не пододвинется стена.
И баба, – вся оголена, –
Не явится во сне.
И не подарит денег друг.
И двери не сломает стук.
Квадрат не разойдется в круг.
Трудись. Неси свой снег.
4
Тане
Диптих
Уехала за тридевять земель
Послушница моя, моя невольница,
В ту сторону, где люди еще молятся
Деревьям, и поклоны бьют земле.
Туда и облакам дороги нет.
Там все следы зализаны метелями.
От всех её дверей ключи потеряны.
И не заметен горний её свет.
Молчальница моя, моя жена
Уехала, а мы и не обвенчаны.
Мне снова со словами делать нечего.
Над миром – ледяная тишина.
…. ….
Как в старой сказке ты унесена
За тридевять земель и за три моря.
И стерегут твой замок старый ворон,
И – леса сто верстовая стена.
А мне – ни опоясаться мечом,
Ни вызволить коня, ни кликнуть волка.
От баб Яги нет никакого толка, –
Не сдобрить и медовым калачом…
Как в сказке, – я один противу всех,
И путь далек, и мне не воротиться…
Уже кружит над головою птица,
И слышится её гортанный смех…
Но жизнь моя давно полна чудес,
Меня хранят неведомые силы.
Мне станет другом ворон чернокрылый,
И родиной моею будет лес.
И отворятся в Замке все замки,
И ты – царевной – выйдешь мне на встречу.
И сказочно счастливым будет вечер
В обыкновенном доме у реки.
5
На кладбищах, конечно, нищета.
Сползание решеток и надгробий…
И Гоголь бы всех душ не сосчитал,
Тела свои упрятавших в сугробы
Под копиями первого креста.
В селениях, наверное, тоска.
Обыденность безмерного гулянья…
Абрамов бы, и тот не отыскал, –
Кому адресовать свои “Посланья”,
Чтоб вспомнили, что участь – высока.
В столицах, обязательно, разброд.
Обилье сослагательных вопросов…
Вчера все были “контра”, ныне “про”,
Хвоста лишились, но остались с носом,
И по “гнилому морю” снова – вброд.
В миру всё то же – суета сует.
Томленье завороженного духа…
Столпотворение на сцене, только нет
У первых голоса, а у последних слуха.
Мы это, Господи! И с нами этот бред.
5
Что ни район во Граде, то – тюрьма.
Побег возможен, но никто не хочет.
За проволокой – посох да сума,
Ущербная луна и черный кочет, –
“Петух” – в просто наречье на Руси,
И “пидор” – на навязанном жаргоне.
“Не верь, не бойся, не проси” –
На всю страну – три заповеди зоны.
Наперекор известным – десяти.
И не Иисус Христос, а вор в законе
Сидит над всеми… Ангел мой, лети.
Пока я тут – в закланье и поклоне…
6
Всё потому, что Родине пиздец
И я в её пределы не ездец,
И не ездок, и даже не ездун, –
Я как на карту, ставлю на звезду.
Но не на ту, кремлевскую, чьи пять
Лучей погасли б, словно буква “ять”…
И не на ту, естественно, чьи шесть
Концов колючих, как верблюжья шерсть…
Я жил уже и в жажде, и в жаре,
И снега, словно манны в январе
Не допросился. Больше не прошу,
И, кстати, не об этом я пишу.
О чём, бишь, я? Ах, да! Я о звезде!
Которая встречается везде
И под ноги бросается повсюду,
Надеясь быть замеченной…
Верблюду
В угольное ушко полегче влезть,
Чем ей, сияющей, саму себя отнесть
К числу не избранных, но выбранных на миг…
Мы все поначитались умных книг,
И – в дураках остались…
А звезда –
Погасла. В лужах – черная вода.
И карты ныне дороги. И я
Сворачиваюсь. Хватит. На хуя?
7
Евангелие…
Дай, виноградарь, отдохнуть в тени
Твоих хором, мы, видит Бог, устали.
Мы, а не те, что клянчат у стены, –
Они по всем законам опоздали,
Но серебро в ладонях их звенит
Первее нашего, и ремешки сандалий
На их ступнях – белей дамасской стали.
Дай, виноградарь, отереть со лба
След солнечных лучей, позволь напиться.
Воды нам дай! Да отгони собак!
Тебе плевать, наверное, на лица,
Но мы, свидетель – Бог, не голытьба,
И не по нас соскучилась темница…
Дай, виноградарь, с миром нам уйти.
Обида на душе – грубей, чем камни,
Которые нам предстоит в пути
Разбрасывать вот этими руками,
Чтобы… они сумели их найти,
Собрать, и рассмеяться вслед над нами…
8
Собаки лают, каравана – нет.
За топотом дождя – не слышно снега.
По лошади соскучилась телега,
Как по затылку “зека” – пистолет.
И каждый божий день похож на ночь
Вальпургиевою… где вы, Мефистофель?
Сижу один. Варю себе картофель,
И думаю, – а стоит ли толочь?
9
По ржавой черепице крыши
Весь вечер бродит дождь.
Дом содрогается и дышит,
Как престарелый вождь
Всех на земле племен, народов,
Деревьев, птиц и рыб…
Я кипячу в стакане воду,
И чувствую… – погиб.
9 (вариант)
По старой черепице крыши
Весь вечер бродит дождь.
Я разговариваю с мышью,
Снующей у калош.
Она все время что-то ищет…
А что ты здесь найдешь?
Сор из избы давно я вымел.
И – по ветру пустил.
Как и дела свои, и имя.
И – вслед перекрестил.
И – навсегда простился с ними…
Мышь! Ты меня прости!
Я жил. И прожил четверть века
Чужим – в своем дому…
Ни на один вопрос ответа
Не дал я никому.
Я сам хотел спросить у ветра…
Да он – сбежал во тьму…
По старой черепице крыши
Весь вечер бродит дождь…
Я разговариваю с мышью,
Снующей у калош…
Она все время что-то ищет…
Ищи. А вдруг – найдешь!
29-30. 01. 89.
10
А этот вечер кажется бессмертным
И тусклым, как кощеева игла…
Стучат! Да-да, войдите! Входит ветер.
И в четырех теряется углах,
И мается, и мечется меж ними,
К какому ни приткнется, – всё не так!
И вот уже стихает он и никнет,
И тихо заползает под верстак.
И там, среди промасленных деталей
И ветоши, в опилках умостясь, –
Скулит и по щенячьи зубы скалит.
И лапами стирает слезы с глаз.
11
Ветшая, дом становится пейзажем.
Пристанищем для чернокрылых птиц.
Убежищем для рыщущих лисиц.
Никем не обнаруженной пропажей.
И сквозь него – святое место пусто –
Без страха суеверного сквозит
То лунный луч, натянутый как нить,
То солнечный, расслабленный.
Искусство,
Когда оно желает раствориться
В реальности, иль таковую – быть,
Должно, как этот дом, себя забыть.
Во Имя. Или просто так… для птицы.
12
День ускользнул, как ящерица – в щель.
И пустотой нагруженные руки,
Не понимают скрытый смысл вещей,
И повисают в вакууме скуки.
Наверное, не так напрасен труд,
Как представляется, но мы ему поверим.
Оставим ящерицу. Щель потом затрут.
И, может быть, запрут за нами двери.
13
Вернемся в город. В черный городок
Уместимся, как персонажи сказки,
Сюжет которой нами назубок
Зазубрен – от завязки до развязки.
Вернемся все по очереди. Ночь
Тяжелой сажей вымажет нм лица
И будет нас, как зерна зла толочь
В дырявой доброй ступе. И томиться
Неведомым космическим числом,
И нашим именем, и нашим неуменьем
Не возвращаться… Это ремесло
Забыто – еще прошлым поколеньем.
14
Ночь. И не выйти за черту
Пунктирную – домов и улиц.
К деревьям чердаки пригнулись,
Как твой язык – к зубам во рту.
Не высказать, какой урон
Наносится уйти рискнувшим…
А нерешившимся, – Харон
Мерещится. Великодушный.
15
Тропа – в тропическую топь.
В пустой простор пустыни – путь.
Какой себе не уготовь
Дороги – некуда свернуть.
“Эй, далеко ль до Рима, друг?”
“Иди… туда, откуда шел!”
И снова время сходит с рук,
И ковыляет нагишом…
16
Как умопомрачителен восторг
Ребенка, называющего птицу
“По имени”!
Последней и не снится,
Что сам собою вылупится срок.
И в мире – не допущенных наверх,
Когда она обозвана “вороной”,
Ей вечно пребывать – потусторонней.
Обруганной, как беспричинный смех.
17
О горьком привкусе ворованного меда.
Холодном жжении дарованного йода.
О жизни той, которою умрем
Рассказывает ночь вечерним днем.
Мы зрители. И этот монолог
Нам кажется – фигурой Речи.
“Слог, – смеемся мы, – хромает,
Словно Байрон…”
И словно снег зимою, тает – тайна.
18
по следам
Саши Черного
Как гривенник – во мгле фарфоровой свиньи.
Как мотылек – в заснувшей рыбьей пасти.
Как свет – в сгоревшей лампе… Извини.
Но мается, но мечется во власти
Телесной тьмы – душа. Немеет от тоски, –
По собственному создана подобью…
Я помню всё: “любовь, морковь… носки.”
И не рифмуется судьба с насущной кровью.
19
Вспорхнет луна. И сумрак, словно шаль
С плечей царевны – упадет на город.
Где вор сидит и погоняет – вором,
Мол, мы не вороны, на глаз чужих не жаль.
А мы стоим, глазеем на позор,
И тычем пальцами, как старики и дети.
И сам собою в сумеречном свете
Из всех щелей наружу лезет – сор…
Мы сгинем, в муравейник – муравьи.
Довольно зрелищ! Очередь за хлебом…
А там, во мгле, – прекрасна и нелепа, –
Луна простоволосая парит!
20
Чем дальше в лес, тем меньше слов.
И больше – клекота и свиста
В соревновании стволов
За первенство сучков и листьев…
И онемевшая душа, –
Нить оказалась слишком тонкой, –
Уходит в пятки. И шурша
В траве потерянным волчонком –
Не понимает ни шиша!
21
Пустынный пейзаж
с черепахой
В моей пустыне желтый снег
Следов не заметает.
И черепаха в полусне
Гребет по собственной лыжне, –
Немыслимо седая.
И для неё круговорот
Сырой воды над нею, –
Лишь смена твердости пород,
Где соль преобразуясь в йод, –
Горчит и голубеет…
Она замрет, едва отрыв
Свой грот полуметровый.
И будет спать до той поры,
Пока покров земной коры
Не вскроет корень новый.
22
диптих
Льет непрерывно. Морщится асфальт.
И отделяется стена от тротуара.
Словарь исчерпан. В пору гаркнуть, “Хальт!”
И пожелать (тьфу-тьфу!) четвертого пожара…
Но солнце, – новогодний мандарин, –
Забытый под рождественскою ёлкой, –
Завернуто в сплошной ультрамарин,
И пережевано затем тамбовским волком…
…. ….
Четвертый за последние два дня
Потоп в Столице.
Я говорил, что хочется огня,
Теперь – напиться.
Забиться на какой-нибудь чердак
И каркать птицей.
На этот узаконенный бардак.
Авось, – простится…
23
ВОЛЬНЫЙ ПЕРЕВОД
С ВЬЕТНАМСКОГО
благосклонное позволение
автора стихов Чау Янг Тью
(Фук)
1
Мы родились. Мы встретились. Расстались.
Случайность это? Или воля Бога?
Вчера еще вела меня с порога
В бамбуковые заросли дорога…
Сегодня же под вечер – снежный Город.
Я в нем тонул! Мне не было спасенья!
Вся жизнь моя – иллюзия. Виденья.
Сиянье молнии. Застывшие мгновенья.
2
Не знал я, что сегодня, этой ночью
Я лягу спать в чужом дому, где нет мне
Покоя. И где слишком много света!
Твоё лицо… Я не могу уснуть. Ворочаюсь.
Мне кажется, что милионнолетья
Тому назад Тебя я встретил где-то…
24
ЧЕТВЕРОСТИШИЕ ВОРОНАМ
ВСПОРХНУВШИМ С ВЕТОК
Ночь скоротечнее свечи.
Опять сгорающей во Имя.
Молчанье – золото. Молчи.
Господь с тобой. А небо с ними.
25
КАРТИНКА ИЗ ДЕТСТВА
Торг кончился. Старьевщик со двора
Отчаливал на колченогой кляче.
И вслед ему, не получая сдачи,
Гнилые яблоки швыряла детвора.
А в стороне, со скрипкой на плече,
Вжимаясь в стену дома, брел очкарик.
И плача о потерянном ключе,
Мечтал (как вырастит) купить овчарку…
26
КОЛЫБЕЛЬНАЯ СЕНТЯБРЮ
Посвящение
Кире Николаевне
Гамалеи
Бабушке
Это мышь полевая в подполье шуршит.
Это вечер, и шорох нейлоновых нитей
Сквозь сосновые иглы, и шепот души
О щемящей тоске не свершенных открытий.
Это дача с застывшим в испуге стеклом.
И продрогший сверчок в промокающем свисте.
Это синие стаи по острым углом
Небосвод рассекают… И ластятся листья
К остывающей почве и близкая ночь
Семенит, раздвигая ладонями тучи…
Это тот самый случай, когда не помочь, –
Не грешно и не страшно. Чтоб всем было лучше.
27
Посвящение
Кире Владимировне
Мушинской (Мухе)
Внучке
Весна. И перед обликом её
Вселенная в почтительном поклоне
Склоняется, и славит житиё
Царевны, воцарившейся на троне.
Слова, наполненные музыкой и светом,
Мерцают на папирусе планеты…
В зените Март! И Млечная Река
Под белым покрывалом, как невеста,
Не спит, и не находит себе места,
Подтачивая взглядом берега, –
Кисельные, молочные… И несть им
Числа, оттаявшим едва и сразу – летним.
Созвездье Рыб, очнувшись ото сна,
На нерест направляется, к истоку.
Оно спешит к назначенному сроку,
Ко дню, когда венчается Весна…
И, значит, все рожденные Весною,
Судьбой, как сетью, связаны одною.
И будет пир горой! Ночей и дней
Случайное, как жизнь, переплетенье.
Икринок хоровод, игра теней.
Счастливое, как выдох – вдохновенье.
Взошла звезда над сумеречным миром,
И родилась целительница Кира.
28
Поэта – поедом.
Прозаика – разок, другой…
Художника, беднягу, – худо-бедно…
Едят за образ, фразу и мазок.
А музыканта…
Но тебя, дружок,
Оставили на закусь. До крещендо.
29
ОСИПУ
МАНДЕЛЬШТАМУ
(тетраптих)
на жизнь его
и смерть
1
Не на камнях прочтут следы.
Но Речь вернется – невредима.
И превратится в символ имя.
Но не отыщется плиты,
Но не воздвигнется креста,
И не сведут начал с концами.
Птиц – желтоклювыми птенцами –
Ворует ветер из гнезда…
Прошло полвека. Жизнь легла.
Затем прошло ещё полвека.
Поэт воскрес. А человека
Смерть обессмертить не смогла.
2
“…Осип Эмильевич. Русский еврей.
Он же – поэт… Безусловно виновен.
Происхожденье: потомок царей,
С примесью, правда, пастушеской крови.
Проговорился, и этим был горд,
Что на земле он – ничей современник.
Был привлечен. С тридцать энного мертв.
Но не отмечен в числе убиенных…”
Осип Эмильевич! Это ли не
Сущая ложь, то есть – голая правда?
В глухонемой от рожденья стране
Речь оказалась смертельнее яда.
И сохранилась для тех, кто идет
Следом – всё с той же проклятою жаждой.
Жизнь тяжела, как реликтовый лед,
Может, затем, что растает однажды.
3
Стакан вина ему бы заменил, –
Один, – всех многочисленных знакомых.
Два-три рубля на свечи, чуть чернил,
И – никому б не взять его из дома.
Но дома не было. Сырую воду пил,
И освещал свой путь пучком соломы.
С такой фамилией в России не жилец
Никто, а он, Поэт, – явился первым.
И доигрался – до стальных колец…
Семерка, тройка, туз! Но всплыли “черви”.
Не выдержал, вмешался ли Творец?
Иль у “отца народов” сдали нервы?
Ищи-свищи! Пчел отличай от ос!
Стихи, прозрев, от той презренной прозы,
Где жизнь и смерть настолько несерьезны,
Что и в ладонь живую вбитый гвоздь, –
Не более, чем след занозы…
Вся жизнь его! А сколько жизни той
Ему на рассмотрение отдали?
Итак, вся жизнь его, как перстень золотой
В руках цыганки – призрачна. Детали –
Не в счет. Его пускала на постой
Судьба, поскольку люди не пускали.
Он ляжет и сравняется. Земли,
С ног на голову брошенной – в избытке.
Орали птицы. Не было семьи.
Была жена-девчонка,и попытка
Спастись, спасти! Подняться со скамьи,
И отвести… щеколду на калитке.
Но каменела мантия улитки-
Судьбы.
4
Соленый хлеб твоих страданий.
Сырую влагу чувств и медь
Немногих слов, как грек – сандалии,
Закинь за плечи. “До-свидания!” –
Скажи и выйди вон. Стареть.
Земля кругла, в круговороте –
Её единственная цель.
Ночуй в норе, в пещере, в гроте,
Броди кругами, верь природе
В ущерб себе. И будешь – цел.
Лечись травой. Питайся мелом.
Копти ладони у костров.
На черный плащ смени свой белый
Хитон. И чуждые пределы
Прими, как варвар – дар богов.
Намаешься. Захочешь снова
Забиться в угол, в щель залечь?
Оставь, не говоря ни слова,
Приют очередного крова,
И не стесняясь голых плеч, –
Вернись, пока теплится дым,
К своим руинам, – молодым!
30
Проснешься утром, оно же – полдень,
И он же – вечер, и он же – ночь…
Проснешься, в общем, и зол и голоден,
И начинаешь делить на ноль
Всю разом сумму своих успехов, –
Как будто были, и вот их – нет.
Всё скорлупою сухой, ореховой
Небрежно сброшено на паркет.
Затем метлою забито в угол,
И там – забыто на радость всем…
В дому чужом проснешься – пугалом.
Подпольным жителем. Никем. Ничем.
31
Но будущего нет, поскольку в прошлом
Всё наше настоящее живет.
Так вечно первым снегом запорошен
Последний лист травы… Мы в оборот
Историей взяты, и – подзабыты,
Подброшены без бирок на руках
Под дверь иных времен, где только плиты
Могильные, и замогильный страх…
И удаляясь “лунною походкой”
По тропам, уводящим в никуда,
Мы говорим, что жизнь была короткой,
А смерть пришла “на долгие года”.
32
ПОХОДНАЯ ПЕСНЯ
КОННИЦ ТАМЕРЛАНА
Не звон колоколов, а стук копыт
Доводит до экстаза наши души.
И путь назад для нас навек забыт
Кровь! Жажда крови наши глотки сушит.
За нами пыль и пепел, стон и плач,
Повернутые вспять речные русла.
Железный диск земли, как детский мяч
Мы – гоним пред собой… Эгей, уруса!
Мы к вам идем! Не прячьте ваших жен,
А в споре меж собой ломайте копья.
Наш Рубикон не пройден, а – сожжен,
Вон, серым снегом опадают хлопья…
Эй! Эй!
Седлаем мы коней.
Свистит, змеится плеть.
И пахнет потом смерть.
Но даже трупом
Свисая с крупа, –
Мы будем петь!
Хан Тамерлан! Весь мир к твоим ногам
Постелим мы, и на ковре пурпурном
Возляжешь ты, подобный всем богам,
Ты равен им, и солнечным, и лунным!
А мы – склонимся ниц перед Тобой,
Перед Тобой одним во всей вселенной,
Покрытые не славой, а – золой
Твоих побед. Пусть черной, но нетленной…
Закат! И чашу солнца мы до дна
Опустошаем разом, и на звезды
Мы смотрим сверху вниз… Земля видна…
Она… кругла! О, Тамерлан! Но – поздно!
33
Виталию Пуханову
с улыбкой и уважением
триптих
1
Твои грехи, твои стихи, твои молитвы.
И смерть твоя, но жизнь – наперекор.
Ты выжил, но погиб. А поле битвы –
Не обнаружит и багдадский вор…
А речь твоя… что Речь?, она же – слово.
Оно же – слог, и он же просто – звук.
Что для тебя, для “мертвого-живого”,
Квадрат ли, треугольник? – просто круг.
Все разности твои слетятся к сумме,
Как к облаку – “прозрачные стрижи”.
Живи, Поэт. Как если бы ты – умер.
Но умирая, помни, как ты – жил.
2
Безвременье как будто бы. На “нет” –
Нет и суда. И стрелочнику стрелок
Не перевесть, махнув рукой на свет,
Мол, пусть бы оно всё огнем горело!
Чему гореть? В лесу не хватит дров,
А в поле трав – на “зорьку” пионерам.
В энциклопедии не наберется слов –
На фразу, в поклонении – нет веры.
И в литре – жидкости, и в дыме нет огня,
И в небе – воздуха, и в лошади… кобылы.
Со мной – тебя, и нет с тобой меня…
Вчера еще, вчера еще всё было!
3
Ты, – забирающий назад
Свои слова, как Император –
Свои колонии, чей взгляд
Стал независим… Ты, оратор,
Всё понимающий не так,
Но отвечающий – как надо,
Ты ставишь на кон свой пятак,
И все – подсчитывают сальдо…
Ты, – удаленный от границ
Империи, всех приближенных
Считаешь за болотных птиц
Неоперенных.
А сам – синицей в облаках, –
Тебе так кажется, – витаешь.
И глядя свысока на Страх, –
Смеешься, и себя не знаешь.
Ты – ниоткуда, в – никуда.
Ты был всегда, ты есть и будешь.
Но посмотри, как льют года
Из кубка жизни на пол – люди.
34
КОРОТКИЙ РОМАНС
Белой гвардии
Царской России
Не замедляй мгновений. Йод от соли,
От уксуса – вина не отличай.
По ратнику, иль пахарю на поле, –
Не всё ль равно, по ком горит свеча.
Мы сброшены, как карты в преферансе, –
Не отыграться и не отплатить.
Мадам! Позвольте Вас в последнем танце
До головокруженья закружить!
И безымянны мы, и безфамильны
Мы все бессмертны, и… не рождены.
Лишь черно-белые, немые кинофильмы,
Да – перед казнью – серый цвет стены…
Не замедляй мгновений. Йод от соли,
От уксуса – вина не отличай.
По – навсегда для нас погибшей – воли
Горит не замоленная свеча…
35
триптих
1
Я уйду не замеченным. Незачем мне
Замечать очертание черта в чертоге.
И божественный облик на белой стене
Не хранимого храма. И слово – за слогом.
Человека – за образом, коих не счесть.
И в избывном достатке – намек на убыток.
Ни к чему мне ни разум, ни совесть, ни честь,
Если выхода нет мне из камеры пыток.
2
То ли вороном черным сворован мой век,
То ли соколом серым на скорости скошен,
Только день я меняю на ночь, а на снег –
Грязь весны. И беру бересту вместо кожи.
Пью болотную водку. Избегаю росы,
Словно ладана – черт, чертыхаясь, как дьявол.
Я не вижу, но – смотрит вослед мне мой сын, –
Он не Каин уже, но еще и не Авель…
Я случайный попутчик, с добром и со злом
Породнившийся, как сухожилие – с мясом.
Мой единственный дом захирел за колом
Пограничным, и кажется, нет ему Спаса.
3
Тело празднует день бестелесной души,
И за здравье последней, сбивая бокалы,
Пьет, и сдохнуть в рассвете спешит, –
Тридцать лет ему много, а тысячу – мало…
Отойду я, – помеченный, – в ряд, и в ряду
Затеряюсь без радости и без досады.
Господи! Дай мне в раю ли, в аду
Удостоиться – пусть и случайного – взгляда!
36
Марии Андреевне
моей маме
Воет вдовым волком ветер за окном.
Стелятся безропотно травы по степи.
Прячется за тучами солнце… На потом
Жизнь моя отложена… Мама, посвети.
Я не различаю красок на холсте.
Красного достаточно на лице луны?
Черного в глазницах пляшущих гостей?
В простокваше, пролитой на пол – белизны?
Нет! Не будет праздника для пришедших! Нет
Времени, пространства, мира за столом.
Сколько порознь прожито? Столько зим и лет,
Что пуд соли съеденной превратился в бром.
Да! Давай доверимся дяде… Декабрю.
Дедушке Морозу и бабушке Яге!
Они – на выбор дарят восход или зарю,
А всё ночку правлю в осиновый багет…
37
памяти моего отца
Петра Ивановича
Я эту страну приобрел как суму –
Нищий.
И все мои тропы не дом, а тюрьму
Ищут.
И встречные ветры толкают меня –
В спину.
Я не различаю ни ночи, ни дня.
Глину
Ступнями я мну, а за мной – ни следа.
Что же!
Ты меня зверю ночному отдал,
Боже?
38
Наша жизнь на
Цветном Бульваре
поэтам
Осипу и Роальду
Манделштамам
Мы вольной памятью сильны
То о Роальде, то об Осе…
И – как сукровица зимы –
Из под ногтей сочится – осень.
И в тот же миг берут Стрельцы
Из колчанов тугие луки…
Однофамильцы – не жильцы:
Судьба судьбе пожала руку…
39
На жизнь неандертальца средь зверей
Природа косится и козьи морды строит.
Пришелец он! Он чужд, не нужен ей,
Он отрицает стадо, – гуманоид.
И – ощущая ужас бытия –
Всем мертвым он откладывает пищу…
Но сквозь тысячелетия зиять
Он будет – не заполненною нишей.
Немым противоречьем – голосам,
Причиною для дружбы и раздора.
И – шастая в предгорьях по лесам –
Являться рыцарем без счета и укора.
40
Вот так, однажды все умрут.
А мы проснемся, но едва ли
Мы будем живы. Прорван круг.
И зверь у входа зубы скалит.
Он ненасытен, болен он,
Его, – скотину, – отлучили
От леса, где под тенью крон
Не сторожить, а жрать учили
Его, клыкастого щенка,
Почуявшего запах крови,
Вкус – до рождения… Века
Теперь он запах этот ловит…
А мы проснемся и поймем,
Что никого вокруг, хоть ором
Ори! И мы теперь – вдвоем,
И нам себя ни заговором,
Ни заклинаньем не сберечь.
Судьба всегда заходит с тыла…
Нам остается только Речь,
Бутылка водки и могила.
41
памяти Славика
Ходил под окнами и солнце материл,
Мол, ни тепла, ни света, ни покоя…
Детдомовец, он знал лишь то о матери,
Что родила его, – мальца, изгоя…
И больше полувека, – человек
Прожил на удивление соседям.
Он водку ел, как дети – первый снег,
И полстолетия над ним смеялись дети.
Снят с головы оранжевый берет.
Одет не в пропитое. Гроб через окошко
Подал в кузов. Погасили свет.
Швырнули птицам сухари. А кошку,
Беременную, – подобрал сосед.
42
Упокой, Господи, душу
Рабы Твоей, Ларисы
Царствие ей небесное
И земля ей – пухом
Сегодня мы в девятый раз мертвы.
И если оживляемся, – надеждой,
Что есть земля, где обитаешь ты
В успокоенье, неизвестном прежде.
И нам сюда, за тридевять земель,
Собравшимся в Сокольничей усадьбе,
Ты шлешь привет вперед на пять недель…
А Юрию – напоминание о свадьбе…
А сыну – в утешение – Страну,
Как мачеху, что б помнил, чей ребенок.
Осиротевший колли ест траву,
И не находит дома твой котенок.
11 августа 1997
43
И Ты, – свидетель на Суде
Над всеми нами,
Произнесешь: “Я знал людей,
Их именами
Я управлял, как пеньем птиц,
Водой растений…
Но этих я не знаю лиц,
Тела их – тени…
И смерть, их высший судия,
Отмерит меру…
А Я свидетельствую, Я
Люблю и верю.”
44
Мы жили в честности. Нас было так легко
По пальцам сосчитать, что нас не брали
В расчет, мол, всё равно на поле брани
Они падут, любуясь формой облаков.
Итак, мы – выпали, обойм не разрядив.
Но я успел сказать, что белый ёжик
Темнеет пузиком, и мордочку меж ножек
Скрывая, – видит павшие ряды…
45
По каплям – ливень, по снежинкам – снег.
По лицам – люди в толпах узнаются.
За десять лет мы прожили свой век.
Смеются
Часы над сутками, над месяцами – дни,
И месяца хохочут над годами.
А в это время – ангелы в тени –
Над нами…
РАЗВАЛ ИМПЕРИИ
1
В Москве зима. В Санкт-Петербурге – тьма
Египетская… Что до остального
Пространства Родины, – скорей сойдешь с ума,
Чем подберешь два-три приличных слова…
Развал Империи. Потомкам будет где
Нас поискать. Ищите нас, потомки!
Мы растворились, словно соль в воде,
Мы разбрелись и сгинули. Потемки.
2
В ущельях города, как будто по следам
Бесследно сгинувших, невидимо опавших,
Мы, безымянные, блуждаем. Нужно нам…
Что нужно нам во временах не наших?
…Чужая память, ложная, – как червь
Во чреве яблока осеннего, – томится.
Но зреет плод – и урожай потерь
За всё посеянное нам воздаст сторицей.
3
Декабрь. Все слова теперь легки
И разноцветны, как рассветный иней.
В пространстве нет горизонтальных линий
И сами горизонты – далеки.
Случайность встреч – обозначает ночь,
Или же – полдень. Кто как пожелает.
Кто и не думал сеять – пожинает.
И воду сеятель не устает толочь.
Привет, новорожденная Зима!
Шали, пока метели не заняньчат
Слова, конечно, ничего не значат,
Но сводят говорящего с ума.
4
Уже ложится, тяжелеет снег
По берегам остекленевших рек.
Вот-вот начнет сама собой звенеть
Церковная проснувшаяся медь.
И будет ночь. И явится во сне
Как будто бы знакомый человек.
В одной руке держать он будет сеть,
В другой зажмет – оборванную плеть.
Он будет говорить мне о весне,
Но прятать взгляд, и двигаться ко мне…
Ну, а пока – закаменеет снег
И выпрямятся склоны скрытых рек,
Стряхнув листву и корни обнажив,
Деревья мне приказывают – жить.
5
Завален сквер тяжелым рыхлым снегом.
Стволы деревьев – хрупки и черны.
Но, ухватившись ветками за небо,
Они – опять дотянут до весны.
До облаков, прозрачно невесомых,
Взъерошенных и легких на подъём.
До птичьих и звериных лап весёлых…
Они дотянут. Мы – не доживём.
6
Нет, не смотри. Бесстыдно обнажен,
Как перед казнью посеревший, камень.
Не оттолкнуть, не взять его руками, –
Дотронешься, – и вечен твой ожог.
Так в эти дни ноябрь свой побег
Отпраздновал, что почернела почва…
Давай отправим телеграмму: Срочно.
Зиме. – Необходим, как воздух, снег!
7
Октябрь ушел. И Пушкин – не указ.
И Лермонтов не важен без дуэли.
Живая жизнь сживет со света нас,
Что б мертвой умереть мы не сумели.
Теперь ноябрь нам читает вслух
На заморозках выросшую прозу.
Начало – завораживает дух.
Смех впереди. А это – только слезы.
8
Смотреть, как дождь клюет листву.
И видеть, как скудеет почва.
И знать, что Родина в Москву
Вместилась, как в отрезок – точка.
И если думать, то о том,
Что остается два-три слова.
На всякий случай, на потом.
Когда вся жизнь начнется снова.
9
Калейдоскоп Империи – разбит
Растерянные тусклые осколки…
Жизнь коротка, но так дороги долги,
Что каждый третий где-нибудь гостит.
Незвано. Христа ради. Обратясь
В татарина, а кто в России хуже?
Тепла не выпросить в Рождественскую стужу,
И нас с рожденья приучают – красть.
Но горбит нас ворованный уют,
И руки жжет, и пламенеют лица.
Спасает сон. Но то, что ночью снится, –
Днем воплощается – преследуют и бьют.
Как немотно и немощно вокруг.
И как ни кинь, а свет сошелся клином.
Калейдоскоп разбит. Сухая глина –
Материал для ног, а не для рук.
….. …..
ПЯТИСТИШЬЕ
1
Поговорим о живописи, – вдруг.
Потом о музыке, поэзии и прозе.
Поговорим, не разнимая рук
И глаз не отводя, в которых слезы
Читаются, как тайнопись в среде
Не избранных, но всё же посвященных…
Поговорим о счастье и беде
Уже ушедших, или не рожденных.
2
Переплетенье красок на холсте,
Их сочетание доказывает то, что
Художник жил в известной простоте,
Но естествил натурщиц, – это точно.
И гений был, и как всегда – унес
С собой в могилу целую эпоху.
Но по себе оставил море слез
И понимания сомнительные крохи…
3
Классическая музыка, как класс –
В который раз себя переживает.
И повторяется на “бис”, хоть на заказ
Частенько сочинялась… Прибывает
Число её поклонников. Ряды
Послушников идут, как на параде,
Стремясь за нею в райские сады,
И расходясь под ней кругами ада.
4
Поэзия лет сто, как – ремесло,
Или удел навязчивых убогих.
Им столько ныне требуется слов,
Что даже Речь они дробят на слоги.
И запинаются на каждом, словно в рот
Камней набрали, иль того – похуже…
Любой из них возможен, но не нужен.
Строкою Мастера зачеркнут этот год…
5
На прозу посмотрев со стороны, –
Стыдишься, как подросток перед шлюхой,
Чей вид вульгарен, шутки солоны,
И нет понятия о вкусе и о слухе.
Обнажена, доступна по цене,
Непривередлива ни к способу, ни к позе…
Пардон, мадам, иметь такую прозу –
Я пробовал, но это – не по мне…
….. …..
БЕЗ АДРЕСАТА
1
Давай останемся в Стране,
Как йодо-бром на дне стакана.
Как оперенье – на стреле,
Летящей в пену океана.
Золой сгоревшего костра.
Отсидкой – после приговора.
О, Боже! Как поет кастрат!
И мир стерилен – после мора.
2
На почве грязь. Асфальт в песке.
Томятся пестики в бутонах.
Спадает вена на виске
При повышенье обертона.
Наш мир под чью ни будь войну
Подставится, и мы – забыты…
Я признаю свою вину
И отвечаю миру: – Квиты.
3
Мне столько лет! Я не хочу
Подсчитывать, собьюсь в начале.
Не запаленную свечу –
Задую. Многие печали
В том малом знании моем,
Которое неповторимо…
Есть Родина и Город. Дом.
Мой путь к Нему. И – мимо. Мимо.
….. …..
18 июня 1998 года
1
Я в тридцать пять восстал из гроба.
Благодарю за смерть! Она
Была безмолвна и бледна.
И я с ней говорить не пробовал.
2
Я в черное одет. Положен в гроб.
Родители рыдают. Братья в стельку
Пьяны, и расшибить готовы лоб,
Что б доказать, как обожали Петьку.
А умер – Петр. Но не предал вновь
Отца и Сына, и святого Духа…
Так ненависть … в любовь,
И встреча превращается в разлуку
3
Кто умирал при жизни, тот
В дому покойника веревку
Одним движеньем разорвет,
И скажет: – Божия коровка,
Улети на небо,
Там твои детки
Кушают котлетки…
Принеси им хлеба,
Черного и белого,
Только не горелого…
Кто умирал при жизни, так
Младенца на руки поднимет,
Что Ангелы на небесах
Ему дадут другое Имя…
….. …..
БЕЗ НАЗВАНИЯ
Юрию Меньшову
Ларисе Хасановой
1
Я уезжаю из Страны
Под град камней, летящий в спину,
Под пожеланья: “Что б ты сгинул!
И выше скошенной травы
Не поднимал бы головы!”
Ну, что ж, я помню вкус песка,
И вид, и запах белой глины…
А там – попы или раввины
Махнут кадилом у виска, –
Мне всё равно. Привет, тоска.
2
Последний снег сошел на “нет”.
Осталась соль на тротуарах.
Как правда в наших мемуарах
Осталась – где-то в стороне…
Не нужной людям и Стране.
Так пусть же пестуется ложь!
Она легка, как пепел в ярах…
Как листья при лесных пожарах.
Как за спиной сверкнувший нож.
Как поминальный этот дождь
3
Когда-то, много лет назад,
Я мог один и без подсказки
Узнать отца, в какие б маски
Не прятал он свои глаза,
Пока… не лег под образа.
На бледно-желтое лицо –
Легла прозрачная повязка…
Я думал – это тоже сказка
С уже известным мне концом…
И не простился я с отцом.
4
Мне было десять, двадцать лет.
Теперь идет тридцать четвертый.
Уже наполовину – мертвый,
Тем, кто мне пялится вослед,
Я говорю: – Ни да, ни нет!
Я не вернусь, и я вернусь.
Я, – вами в порошок растертый, –
Взойду пшеницей первосортной.
И кто попробует, тот пусть
Заплачет… Я же – рассмеюсь.
5
Мои враги – мои друзья.
Мои задворки – моя сцена.
Моя опора – под колено
Меня сразила, и разя,
Дала понять – лежать нельзя.
Да, дом мой крепость для меня.
И я – с разбегу бьюсь о стены.
И словно нитки, рвутся вены.
Но ничего при свете дня
Нет не заметнее огня.
6
Нет перстня на моем персте.
Нет истины в устах, любви во взоре.
Душа и разум в вечной ссоре.
Валюсь на первой же версте,
Всегда виновен и везде.
Я – соглашаюсь: обо мне –
Молва. Я нарисован на заборе.
И не было ни гор, ни моря.
Страстей при свечке и вине.
И жизни в этой вот Стране.
7
Я говорю тебе: – Прощай
Других, их много – миллионы.
А я рожден во время “Вон!” и
Мне – ничего не обещай.
Я говорю тебе: – Прощай.
Я говорил с тобою так,
Как никому таким вот тоном –
Ни за рубли, ни за купоны –
Я не позволил бы… дурак!
Вся твоя сущность – в позе “рак”.
8
И на последок – пара слов.
Так говорят те, кому нечем
Ни крышу крыть, ни кутать плечи.
Меня, как лодку, унесло
К такому берегу, где зло
Гуляет в образе Добра, –
Божественном, не человечьем…
Тот самый в шкуре волк – овечьей…
Моя закончена игра.
Я проиграл. И мне пора.
16 апреля 1997
46
Я умираю на руках
Мне не протянутых в поклоне.
Я думаю о них, и страх
Мне сводит душу, – не ладони.
Так уходящий пилигрим
В гримерной взрезывает вены,
И кровь подмешивает в грим,
Определяя цвет измены.
….. …..
СТИХИ ДЛЯ ОЛЬГИ
1990 – 1998 (Москва)
1998 – 2002 (Тель-Авив)
1
Я тоже научился языку,
Которому не будет на веку
Покоя, но надеюсь – и неволи.
Я Родиной своею нареку
Сто тысяч раз не пройденное поле.
И – поклонившись выступившей соли –
Какому ни будь ваньке-дураку
Отдам, не глядя, всё, что сберегу.
Но не судьбу. И не стихи для Оли.
2
Мечется в панике снег за окном,
Тычется в радикулитную спину
Многоэтажки, где мы не живем, –
Пережидаем угрозу ангины…
Рой мотыльковый – на призрачный свет,
Славный в миру лишь своей дешевизной,
Точно отмеренный кем-то на две
Наши – тайком уцененные – жизни.
Нам полагалось бесследно уйти,
Прахом осыпаться в мертвую почву,
Сорной травою во мгле прорасти,
Веку запомниться – сплетней сорочьей…
Не получилось! А нам – всё равно.
Черное с белым сплелись воедино.
Буря пройдет, как всегда – стороной.
Мы засыпаем смиренно. В гордыне.
3
Когда ты спишь, мне кажется, оставлен
Весь белый свет – на произвол судьбы.
А тот, что проникает в окна спальни, –
Является предвестником Беды.
Когда ты спишь, оставленный тобою
Весь белый свет – сиротствует в глуши,
С еще не предсказуемой судьбою, –
Чему угодно призванный служить.
Когда ты спишь, со мною что угодно
Случиться может. Лунные лучи
Являются… Свечение свечи, –
И то не вдохновенно, чужеродно.
Когда ты спишь, оставленная светом,
Всем белым светом, созданным тобой,
Мне кажется, что мы одной Судьбой
Влекомы… Но не ведаем об этом.
4
Ноябрь. Фиолетовое небо
Сплошь заштриховано древесной паутиной.
Земля простужена, свирепствует ангина.
В Москве нет водки, сигарет и хлеба.
Вороны в городе – без права на прописку –
Попарно селятся, у них – медовый месяц.
Шабаш юродивых! – их, говорят, разместят
К концу столетия… уже как группу риска.
Сегодня праздник: семьдесят четыре
Безбожных года перед Господом предстали…
А всем казалось, – будет вечно их “устами”
Глаголить ложь, единственная в мире…
Ноябрь. Фиолетовое небо
Сплошь заштриховано древесной паутиной.
Семья простужена, друзья больны ангиной.
Бутылку водки б, сигарет и хлеба!?
5
Кратковременный ветр –
переходит в разряд затяжных.
И шалея от счастья, – вползает гремучей змеёй
В щель под дверью. Замки на двери тяжелы,
Только – проку от них! Вот и веет болотной землей,
Вот и стынет рука, не осилив и полу креста,
И немеет язык, замирая в занывших зубах.
Так является – ночь.
И стекает с седьмого листа
Акварель… У художника – жизнь. У картины – судьба.
Где уляжется ветер,
Свернувшись в тройное кольцо,
Там и будет тот пятый, тот не существующий угол,
О котором поэты, ничуть не краснея лицом,
Гениально глаголят… Идя друг за другом по кругу.
И как только задремлет нежданный, но гаданый гость, –
Проникая сквозь стену, – польется прохлада мелодий…
Всё, что было – всплывет…
И забитый заранее гвоздь,
Не дождавшись пейзажа, навылет, как пуля, – выходит.
6
Последний день. Последний месяц осени.
Последнюю листву деревья сбросили,
Как каторжники наземь – кандалы…
Даны
Тебе и мне, обоим вышло – поровну,
Дороги две – в одну и ту же сторону,
Что б нам не заблудиться в темноте.
А тем,
Которые вослед глядят, да щурятся, –
Дай Бог им – дом и золотую курицу,
И чашу, что б всегда была полна
Вина.
Пусть пьют и по утрам не похмеляются,
И прибылью своею похваляются,
Имеют право, – золото иметь, –
Не медь
В ладони собирать, и низко кланяться,
И среди пьяниц не казаться – пьяницей,
Но самым первым среди нищих – быть.
И жить,
Как Бог, – Отец ли, Сын, – положит на душу
Двоим – две, как одну, – дороги радужных,
И на всевечный путь благословит…
Летит,
Летит издалека снежинка первая,
За ней ещё одна видна… они, наверное,
Растают до явления зимы…
Как мы.
7
Декабрь, Ольга!
Снега снова нет!
Деревья отмороженные корни –
Теряет, и стоят в одном исподнем,
Махнувши ветками на белый свет.
Крик ворона!
Проснешься, глянешь – ночь!
И ветер стонет на девятой ноте…
Есть время – позаботиться о плоти,
И даже – воду в ступе потолочь.
Во сне я снова видел снегиря…
Мне слышалось, – опять смеются дети…
Но ты молчишь, попав, как рыбка в сети,
Хмельного браконьера–декабря.
8
“Божья коровка,
улети на небо,
там твои детки…”
“Мы одиноки во вселенной…” –
Скажу, и в это же мгновенье
На кисть
Коровка Божья приручится,
Пригреется, и ей приснится
Весенний ясеневый лист.
И в нем, как в лодочке зеленой,
Она – невестою влюбленной –
Плывет.
И предстоящее венчанье
Её счастливит и печалит,
Как первый в жизни перелет.
А я – смотрю, как одинока
Должна быть Божия коровка
В моей
Слегка приподнятой ладони…
Мне жаль, что я не окрыленный,
И не смогу взлететь за ней.
“Мы одиноки во вселенной…” –
Скажу. И в это же мгновенье…
9
по мотивам твоей картины
“Дерево на ветру”
Нет–нет! Не чередой ночей и дней.
Не суетой сует, не сном, не сказкой, –
Переплетеньем тьмы и тьмы корней –
С невероятностью развязки –
Я вижу жизнь свою…
И, чем сильней
И глубже, и надежней эти связки, –
Тем обязательней и, может быть, скорей
Иссякнут соки и поблекнут краски
Души моей.
10
Как спорят меж собой бамбук и колонок…
Так на твоих картинах, – несовместны
Болотной цапли черный хохолок
И шкурка лягушачья – невесты…
Еще есть – рыба: символ, знак, табу.
Икра горчит и пахнет свежей кровью.
Художник – ты! И на свою Судьбу
Ты смотришь с отвращеньем и любовью.
11
к твоему дню
Рождения
По тихому падению с небес
Снежинок, понимаешь, что до Бога –
Рукой подать. И всем достанет мест,
И не должна быть долгою дорога.
А то, что горизонта не видать,
Доказывает лишний раз нам то, что –
За нами не останется следа,
И не настигнет нас земная почта.
И стало быть, – посредникам не быть.
И всякому своей снежинки хватит.
Ладонь поднять, да за порог ступить.
И на любое “дайте”, слышно – “нате”!
12
твоему сыну
Лешке
Лишь двадцать пятый сумрак ноября
Откликнулся на наши уговоры, –
И выдал снег! И сразу все подряд
Накинулись лихой щенячьей сворой!
И тыкая холодные носы
В пространство полное хрустящей ваты, –
Всяк зачихал на время и часы,
И объявил ноябрь виноватым…
13
Ты – как воробышек на древе –
То встрепенешься, то замрешь.
Чирикнешь раз, – и солнце греет,
Чирикнешь два, – и студит дождь…
А я – как кот – на подоконник
Взобрался, и смотрю наверх…
Я враг твой, или твой поклонник, –
И в том, и в этом – смертный грех.
14
Слова твои, – что камушки на дне
Аквариума, – цвета и величья –
Не угадать. Всё кажется привычным
И необыкновенным, как во сне.
Приблизишься, – притронуться на миг,
И – ни единого, как карамель с ладони…
Отступишься в почтительном поклоне, –
Враз проявляются, – всяк ясен и велик.
15
Мне золото достать из–за окна –
Лишь руку протянуть. Бери и властвуй.
Но ты идешь, как уточка по насту, –
Со всех восьми сторон обнажена.
Всё серебро реки и облаков
Бери, пока и это не погасло…
Но ты уже настолько далеко,
Что отражаешься на небе черно–красным.
16
Скажи мне, выдумай, что я еще могу
Связать из слов и препинаний сети.
Закинув оные и став на берегу,
Я буду – человек на Божьем свете.
И стану называться как ни будь.
Как ты того захочешь, так и будет.
Скажи мне, кто я? И сама – забудь.
Чтобы тебе рассказывали люди.
17
Я был ребенком, юношей… Но ты
Меня в первые назвала мужчиной.
И – мною покоренные хребты –
В твоих ладонях превратились в глину.
Ты мнешь её как хочешь. Я лишь тот,
Кого ты вылепишь сегодня этой ночью.
И я согласен. Но представь…
Ущелье. Грот.
И взгляд из глубины, из бездны, – волчий.
НОЧНЫЕ РАЗГОВОРЫ
два варианта
1
(западный)
Она – как две жемчужины себя самой…
А где-то бродит суженый, – дурак с сумой.
Заходит на подвория, – не мыт, не брит.
И всем свою историю так говорит:
“Она, мол, две жемчужины себя самой.
Оборки отутюжены, – за слоем слой.
Манжеты накрахмалены, и маникюр…
Но на диван двуспаленный – одна, “тужюр”,
Ложится обнаженная, поскольку он, –
Дурак, – гортань луженая, – не приведен…
А очи поднебесные ему во сне
Явились, но он – песенник, ему зане…
Ведь он и сам жемчужина, – один на всех.
Не битый, но заслуженный…”. И смех, и грех.
2
(восточный)
Февраль. И старый евнух за окном
Маячит, мается, но ничего не может…
А снег серебряным струится волокном…
И я тебя – люблю на ханском ложе…
Ты, словно фрейзия, в теплице взращена, –
Вот-вот распустишься! И я ловлю мгновенье!
Твоя веснушчатая гибкая спина,
Потом животик твой и бедра, и колени, –
Всё отдано – закону вопреки,
Наперекор предчувствию и страху –
Мне одному… Мне плаху у реки
Уже готовят… Но – плевать на плаху!
Пока там топоры стучат, и пьют
Покладистые плотники, охранник
Рассказывает, как тебя е…т,
Точней, е…т, – огульник и охальник…
И плотники – ленивы и пьяны –
Внимают, матерясь на всякий случай,
Не находя в содеянном вины,
И ремеслом своим, наверно, мучась.
….. …..
….. …..
посвящение твоим
пяткам
Они легки и скоры на подъем.
Чисты, как первый снег на поздних розах.
Их иногда смущает обувь днем,
Зато – уберегает от занозы
И праха на дорогах, – отряхнуть
Который всё труднее год от года…
Они скромны в желаньях, – отдохнуть,
Да перед сном – вступить в двойную воду.
Потом, слегка поморщившись, залечь
Ко мне, любимому, к себе под одеялко.
Уснуть! Пока я начинаю – с плеч…
Я б с пяток начинал, но мне их жалко.
….. …..
стихи на твоих
лопатках
Сведи лопатки, словно птица – два
Крыла, плескаясь в озере фантазий.
Я нарисую языком слова, –
На выбор, – дальних или средних Азий.
Ближневосточных стран и Островов,
Затерянных в горячих океанах…
Поверь мне на слово, не разбирая слов, –
Пурпуровых, зеленых, синих, алых…
….. …..
стихи на твоем
животике
Ты слышишь этот шепот в тишине, –
Приснеженой слегка и полуночной, –
О том, что вся вселенная во вне,
А я – внутри тебя: святой, порочной.
Возвышенно-униженной, слепой,
Прозревшей, наконец, и отстраненной,
И приобщенной, – никакой, любой,
Но лишь – моей возлюбленной. Влюбленной.
…. ….
….. …..
стихи на твоем
клиторе
“Ты сколько раз под пальцами кончала?”
“Твоими? Дай по пальцам сосчитать…
Под указательным – один раз, но случайно.
Под средним – двадцать или сорок пять.
Твой безымянный – пару раз решался,
И – не решил задачу до конца…
Мизинец, – нет. Он даже не пытался.
Давай его проучим? – гордеца.”.
….. …..
стихи на твоих
ягодицах
Сначала снимем трусики, – они
И прародительнице Еве,
Сказать по чести, – были не нужны.
Листвы хватало на змеином Древе…
Сведи колени, разведи ступни,
И на бог ляг, на правый или левый.
Ты не задумываясь, улеглась спиной
Ко мне. И я начну с предплечий.
И – ослепленный снежной белизной –
Я всё равно все родинки отмечу,
И поцелую все их – по одной.
Как ты – мои однажды, в первый вечер…
Потом – от шеи – вниз, по стебельку
Трепещущей спины, – до золотого
Налива твоей попки добегу, –
До финиша, до края, до итога.
И, – увлеченный этим, – увлеку
Тебя к ступеням райского порога.
И вновь, как в первый вечер, как вчера,
Ты пальцами раздвинешь ягодицы,
И затаишься. Я пойму, – пора!
И мой язык, как свет звезды – в темницу
Проникнет… Мягче птичьего пера.
И резче крика полуночной птицы!
….. …..
стихи после
Но, переспав с тобой, не знаешь, как
Сказать, заговорить… опустошенье
Такое, что спасает только мрак
За окнами… да – цепочка на шее,
Оттянутая крестиком к соску,
Темнеющим, как ягодка рябины
На снежном покрывале… К языку
Прилипший волосок… да стон совиный,
К тому же ор вороний, волчий вой,
Лисицы лай, еще – волны волненье…
С тобою переспав сейчас, тобой
Я преисполнен. Спи, мое Творенье.
….. …..
покаянное
Я изменял тебе в мечтах,
При этом думал о тебе лишь.
Я знаю, ты мне не поверишь, –
Меня сковал и стыд, и страх.
Ты изменяла мне в мечтах,
Меня желая одного лишь.
Тебя сковал и стыд, и страх.
Любовь, – ты та, кто нас отмолишь.
….. …..
Еще сентябрь. И наши дни едва
Заметно, как и чувства – вечереют.
Во мгле асфальта белая листва –
А укор созвездьям светится и тлеет.
По тротуару, словно по ковру, –
Босая и без трусиков под юбкой, –
Ты так идешь!, что я безбожно вру,
Зовя тебя небесною голубкой.
Ты женщина! Ты блядь! И ты – моя!
И глядя на тебя, – краснеют тени,
Когда одним желанием горя,
Я преклоняю пред тобой колени.
И молоком набухшая п…а, –
Ночною розой под пчелиным жалом –
Трепещет так, что первая звезда
Жалеет, что мне в руки не упала.
….. …..
прощальная
Ну что ж, пора спускаться с поднебесья, –
Не ставшего ни близким, ни родным.
Расстроим струны, переврем все песни,
Развеем их, как папиросный дым.
Нас отзывают в барское поместье,
Где буду я холопом холодеть –
Ввиду дворца, и златословой лестью
Раз в месяц зарабатывая медь…
Попробуем теперь устроить пьянку.
Последний раз посмотрим свысока.
Моя дворянка, – ты теперь служанка
У пары слов, слетевших с языка…
Но не печалься, прикрывая плечи
Прабабушкиным палевым платком.
Я вновь зажгу рубиновые свечи,
И пусть они сгорают целиком.
Ляг на спину. И разведи колени,
Расправь волосики, и клитор обнажи.
Как робок он, чувствителен! Как пленник,
Не знающий, как долго будет жить.
Сегодня – долго – долго – до рассвета, –
Без устали, без спешки и без слов…
И ты сама отменишь право Вето,
И я напьюсь из двух твоих сосков.
А ты – моим насытишься нектаром, –
Младенческие распахнув уста.
И снова между ног твоих – пожаром
Взметнется страсть, – греховна и свята…
Мы потеряем счет часам, которым
И до сих пор не очень-то вели.
И будем счастливы! Но скоро, скоро, скоро –
Раздастся голос сумрачный с земли…
Ну что ж, пора прощаться с поднебесьем.
Накинь платок на голову. И спой
В последний раз, наверное, ту песню,
Что ты впервые спела надо мной…
….. …..
Когда мы будем жить на берегу
Какого ни будь озера, и где-то –
У черта на куличках – Баб Ягу
Приветствовать как старого соседа…
Соседку, то есть, но не всё ль равно, –
Какую нечисть привечать под вечер?
…Грунтованным холстом заткнув окно,
Я оголю неспешно твои плечи.
Ты упадешь на спину, как листва
Осенняя – на чувственную почву.
И большего не сыщется родства,
Чем ты и я на свете этой ночью…
Дай от последней спички прикурить
Последнюю в коробке папиросу.
Мне довелось до смерти долюбить.
Тебе – ответить на мои вопросы.
….. …..
2002 год
Любимая моя, я не стыжусь
Ни слов своих, ни помыслов, ни взглядов.
Когда ложишься ты в одном наряде –
От Евы, – и тот час же я ложусь
В другом костюме – от Адама – рядом.
И свет мне нужен только лишь затем,
Что б лишний раз тебя, мою подругу,
Увидеть в ослепительнейшем круге,
И тут же пожалеть, что я задел
Его края, твою облапив руку.
Но как не лапать лапочку твою?!
То левую, то правую… То грудки,
Которые опять чертовски чутки,
Как и тогда, в Божественном краю, –
До плодоовощной змеиной шутки…
А впрочем, я отвлекся. Языку –
Есть лучшее на свете примененье.
Как, например, обласкивать колени,
Стремясь нетерпеливо к закутку
Космического миро-вдохновенья.
Я и стремлюсь! Приветив по пути
Все родинки, – их стало вдвое больше…
И может быть, впервые Имя Божье, –
Тебя назвав, – смогу произнести,
Уста свои не оскверняя ложью.
Но… я сжимаю губы на лобке!
Я, наконец, добрался до вершины
И пика восхождения мужчины…
Но мой зенит – пока что вдалеке, –
В текущей горьким молоком ложбине.
Я опущусь на тысячи колен,
И голову склоню в немом поклоне!
За право быть при лоне, а не троне,
Сдавались рыцари средневековья в плен…
А я им тоже был во время оно.
Я потому не сдержан, но не груб,
Я где-то даже грамоте обучен…
Не потому ль порой бывает скучен
Язык мой, – враг мой? Но тебе он – друг!
Пусть нет его бедней, но нет и круче.
Ты хочешь доказательств? Вот они! –
Уже ты стонешь под напором плоти.
Дыханье обрывается на ноте
Животного желания… Тяни
До окончанья на автопилоте!
Я помогу, я встречу, я дождусь.
Я мал и наг, но я заметен в круге,
Когда к тебе протягиваю руки,
И навзничь падаю… Точнее, я ложусь,
И лягу рядом… Бог мой, и Подруга.
двадцатое июля
….. …..
Рак ракушку,
(которой миллион,
Ну скажем так, – минуток от рожденья…
Она же дама всё-таки! А он,
Такой сякой, но кавалер, наверно…)
Рак ракушку облапив с двух сторон,
Легонько обхватив её клешнями…
Ну что вы? Что за помыслы при даме?
Рак – так, слегка притронулся, пардон.
Ну к талии,
(когда б она была),
ну, может, чуть пониже, но не сразу.
А то, что ракушка ему тот час дала…
Нет, зря вы так подумали… – по глазу!
Так это потому, что никогда
Она себе представить не могла бы,
Как эти, все в пупырышках, брр, лапы,
Вот так – не сразу… вот ведь где беда.
Ведь миллион минуток проползло,
Пока хоть кто-то обратил вниманье,
И тот – волочится как будто на закланье,
А не влачит в нору её, на зло
Завистнику–кораллу… Старый хрыч!
Аж покраснел от злобного бессилья!
…Из толщи вод –
на плач похожий клич –
Доносится: – Ну что же ты! Насилуй!
шестое августа
….. …..
Когда меня не станет на земле,
(Со мной такое может приключиться),
Ты уж поплачь немножко обо мне
У той стены в Божественной Столице,
Которая, конечно, поскромней
Своей сварливой северной товарки,
Но клином свет сошелся – перед ней…
А ей, как этому, точней тому, – припарки…
А впрочем, Бог уж с ним. Верней, со мной.
Чего не ляпнешь с дуру, то есть с неба.
Поплакала? Ну всё, пора домой.
Я приготовил там немного снега
На лапах ели или же – сосны,
А может, – елки… я опять их спутал.
Как наши совпадающие сны
И нашу явь – минута за минутой.
Зато я приукрасил свое не
Существованье серпантином ветра,
И призрачною тенью на стене.
Не бойся, – это добрая примета…
Я буду рядом столько зим и лет,
Дней и ночей, как только пожелаешь, –
Свечой не запаленной на столе,
Или – огарком… Всюду жизнь живая.
Как говорится, сверху мне видней.
А спорить ты и раньше не умела.
Вот и не спорь! Есть пара простыней?
Ну так стели! И примемся за дело!
конец августа
БЛАГОДРЕНИЕ
САГДЕИ
1994 год
Слова мои, чем ст
|
