К палатному окну в ночной тиши прирос.
Смотрю на город, залитый огнями.
И неожиданный откуда-то вопрос
меня хватает голыми руками:
«На эти улицы закутанный в шинель
допущен был бы гоголевский нос?
Какую бы имел при этом цель?
И как бы в эту атмосферу врос?
Каким бы был украшен он венцом?
И как бы вёл в дыму ночного света?
Ведь здесь носы не на одно лицо! –
различных профилей, характеров и цвета.
И вот попробуй чётко отличить
нос террориста от послушных граждан,
чтоб вовремя его изобличить,
и чтоб трагедии не повторялись дважды,
и чтоб автобус или грузовик
не мог араб направить в остановку;
и чтоб создать такую обстановку,
чтоб нос врага в Израиль не проник;
чтоб не было столь страшных похорон
безвинных жертв арабского террора;
чтоб мог прийти ко мне спокойный сон;
чтоб это было всё. и было б скоро.
… Палата. Ночь. Лоб, вдавленный в стекло,
мембраной чуткой впитывает город.
Ведь из него ничто не утекло
за многолетья доблести и горя.
Любой теракт он вновь переживёт,
и в нём прошедший, и его доставший.
Но не забудет, не перешагнёт –
ведь не бывает боль вчерашней.
… На перекрёстке фары, как клопы.
Висит луны обгрызанное блюдо.
Не слыша, слышу выстрелов хлопки
с печалью поминального салюта.
|
