Душа поёт! Сегодня я поэт. По крайней мере, что-то там такое. Издал книженцию стихов на склоне лет. Своим трудом я не оставлю вас в покое.
Чудесен слог и рифма. Мысль ясна. Трубит она, душе покорствуя и вторя. Мой верный стих, проснувшись ото сна, Шумит под коркой всем безбрежьем моря!
Как благостна душа! Весь мир готов обнять. Хоть притязания мои предельно кротки. Всё ж графоман и каждому ли внять. А дома ждёт лучок да хвост селёдки!
Да кое-что ещё - в один присест. Не более того. Чтоб сердце пело! О сколько, знали б вы, знакомых мест, Я нынче обойду. Теперь же - дело.
Несу свой стих с предвосхищением слезы, На трепетных ладонях, как младенца, Целителем духовной аскезы, Не колбасы, но мыслей иждивенца!
Куда? В дом книги - вечный храм культуры. Как посмотреть...почти что божий храм. Земную плоть моей литературы, Я верую, возьмут к продаже там.
Распахиваю двери. Вот он...нате! Запомнят здесь надолго мой приход. Быть может там - в веках - к крикливой дате, Причтут как некий знак и день и год.
"Что нужно вам?" - вдруг слышу сонный голос. Э, братец, думаю...теперь уж не спеши. "Принёс я вам тут некий что ли колос, Из коего печётся хлеб души!"
"Что, выпечка? Нет, это нам не нужно. Добра такого здесь хватает и без вас. Да и на повара не схожи вы наружно. Уж больно бледный вид и скучный глаз.
"Принёс я вам стихи. Вот, посмотрите. Вот ямбов конница. Вот рифм косая рать." "Что за стихи? О чём?...И не орите. Здесь книги спят и здесь нельзя орать."
"Мой стих о том, что есть иные сферы. О нашей бренной жизни. ...Наконец, О том, что человек под флагом веры, - Божественной премудрости венец!"
"Из ваших рук возьмём мы всё на свете. Но только то, где есть любви оплот. Допустим так: Вот Машу тянет к Пете. А Петя, вот те раз, совсем не тот."
"Позвольте. Сказали вы "любви"? Но в неком роде, В моих стихах - любви бесценный клад!" "Всё может быть. Но то теперь не в моде. Прошу покорнейше, мой друг. Был очень рад."
Стою на улице. Язык в словесной коме. В ушах ещё звенит "был очень рад". Ужели нет теперь любви и в этом доме?! Будь проклят ваш нелепый маскарад!
Душа в смятении. Куда пойти теперь? Кому нести своё дитя по крови?! И нужно ли ломиться в чью-то дверь, Чтоб стих мой трепетный в своей явился нови?!
Вдруг вспомнил я, что здесь недалеко, На медных лбах златыми шлемами сверкая, Стоит собор, туман как молоко, Своей высокой звонницей лакая.
Туда! Туда! Как мог я позабыть?! При нём, я знаю, есть библиотека. Любую душу чёрную отмыть Он брался в одночасье в век от века.
Где как ни там - в святилище добра, - Служить моим стихам...моим надеждам. Затем, чтоб каждой строчкой серебра В карманы сыпать трутням и невеждам.
Вхожу в врата, крестом печальным осеня И плоть и дух, как некий символ двоеженства. Всей мощью жизни навалилась на меня Громада соучастья и блаженства!
Улыбка на лице...ну чистый дурачок! "Принёс я вам стихов вот эту книжку. Конечно в дар." "Ну что вы как сверчок?! Всё есть у нас. Не надо нам излишку.
Послушайте...ваш стих нам без нужды." Рассудок помутился на мгновенье. "Да, книжка неплоха. Видны труды. И рифмы есть...Но где благословенье?"
Жгутом сдавила горло немота. "Ну что у вас...язык отгрызли мыши? Должна быть надпись: "именем Христа." Вдруг что-то прохрипел...навроде "Свыше".
"Вы шут гороховый? Шутам не место здесь." Пригрезился уж шнур из тонкой пеньки. Вмиг жизни трепетной с души слетела спесь. "Не упадите. Там внизу ступеньки."
Калитка как спасенье. Птичий гам Подвёл черту прощального поклона. Уж где-то позади клубится храм. Но пусто здесь. И Солнце как ворона.
Иду по улице. Всё сплошь чужие лица Натянуты на глобусы голов. Кому теперь пришёл черёд польститься На кладбище беззвучных мёртвых слов?
Вон человек. Он весь в себе - что нота в фуге. И всё при нём: высокий лоб, очки, жакет. Уж он-то не откажет мне в услуге Принять мой скромный дар. Сомнений нет.
"Вот книга - в назидание уму. Берите даром." "Что ж...чуть ближе к свету. Какое то тут слово...Не пойму. Вот если бы вы дали сигарету!"
"Да будь ты трижды проклят, чёртов сын! Китайский мерседес тебе в печёнку! Да-да, и в спину кнут, а ниже тын, Чтоб и присесть не смог ты на лавчонку!"
Ну вот уже задёргалась рука. И зоб саднит, и глаз налился кровью. Когда б я мог подумать, что строка Умалит путь меж гневом и любовью!
Ищу глазами, между прочим, без надежд, Того, чей разум не почил в житейской давке. Кому несносно быть в содружестве невежд. Лишь бабка, скрючившись, одна сидит на лавке.
За всю обиду, что испить мне довелось, "Берите - говорю. - С меня довольно!" А та в ответ: "Ах, что-нибудь стряслось? Потише гражданин. Ну что вы?! Больно."
"Прости мамаша, я ведь не со зла. Так нынче всё устроено судьбою. Везла она меня, да не свезла. А ты сиди себе спокойно. Бог с тобою."
Уже остались где-то там, в далёком пролом И лавка с бабкой и пижон и оба храма. И только мысли в черепушке всё о пошлом: Судьба - пресволочная дескать дама.
Куда иду? Зачем? Кто б мне ответил. И книжка словно стыд горит в руке. Так, весь уйдя в себя и не заметил, Как ноги принесли меня к реке.
Стою что призрак, ждущий некого удела. Всё то, чем грезил ты, не стоит и гроша. На гладь воды, с измученного тела, Как штукатурка осыпается душа.
Рука разжата. Книжка ведь не кречет. Не полетит крича под небосвод. Туда - на дно, - где чёт пойдёт за нечет. В сырую мглу печальных тёмных вод.
Едва своё успела взять забвенья лапа, И я в одно смешал растерянность с виной, Как вдруг откуда-то услышал: "Папа! Папа! Папулечка, спаси меня, родной!"
Привиделись ручонки, что тянулись Из чрева вод. И что-то брызнуло из глаз. Но рук моих они как-будто не коснулись. Прости мне Господи! Ведь это в первый раз.
Всё кончено. Видение ушло. И вновь душа как мать Тереза кротка. Ты слышишь зов? То вопиет стило. Да-да...я помню...дома ждёт селёдка.
|