Словно от непосильной ноши изнемогли мои воины. Военачальники пришли ко мне и спросили:
- Когда мы вернемся домой? Наши женщины лучше женщин завоеванного оазиса.
Один из них сказал мне:
- Господин мой, мне снится та, которой принадлежало мое время и с которой я ссорился. Я хотел бы вернуться к себе и сажать деревья. Я перестал видеть смысл вещей, мой госродин. Позволь мне самому пуститься в рост в тишине моей деревни. Я чувстаую, для меня настала пора подумать, что же такое моя жизнь.
... Когда же, - спрашивали меня воины, - мы кончим наконец воевать? Нам тоже есть о чем подумать, мы тоже хотим найти себя ...
... Укрывая их всех моей молчаливой любовью, я смотрел, как моя армия истаивает среди песков, подобно потоку, рожденному грозой. У такого потока нет надежного русла, и он умирает бесплодным, не перевоплотившись дорогой в дерево, траву, хлеб для деревень.
- Для чего нам чужой оазис? Что он нам прибавит? Чем обогатит? - роптали воины. - Для чего он нам там, в деревне, куда мы вернемся и где проживем до старости? Он для тех, кто поселится в нем, кто будет собирать инжир, стирать белье в торопливом ручье ...
Когда угасает вера, умирает Бог.Он кажется никому не нужным.
Никто не заметил, что обеднел, потому что в обиходе у нас все те же вещи. Но каков обиход бриллианта? Для чего он, если нет праздничного торжества?
... Мои генералы, дотошные и недалекие, пришли ко мне с жалобой и стали задавать вопросы: "Почему солдаты не хотят воевать?"
Вопрос их не имел смысла. И в молчании моей любви я спросил по-другому: "Почему мои солдаты отказываются умирать?" И моя мудрость стала искать ответа. Нет, не умирают ради овец, коз, домов и гор. Все вещественное существует и так, ему не нужны жертвы.
Умирают ради спасения незримого узла, который
который объединил все воедино и превратил дробность мира в царство, в крепость, в родную, близкую картину. Тратят себя ради целостности, ибо и смерть укрепляет ее. Смерть, которая стала данью любви. Тот, кто неспешно тратил жизнь на добротную работу, что долгоаечнее человека, - на постройку храма, например, который будет шествовать сквозь века, - тоже согласится на смерть, если дробный мир покажется ему прекрасным замком, и влюбившись в замок, он захочет с ним слиться. Его примет большее, чем он сам. Он отдаст себя своей любви.
Но как согласится отдать жизнь из выгоды? Выгоднее всего жить. Песни моих сказителей не будили в душе созвучий - значит, за кровь моим воинам платили фальшивой монетой.
Их лишили возможности умереть во имя любви.
Тогда зачем умирать?
А тот, кто все-таки шел на смерть, повинуясь долгу, умирал в тоске. Вытянувшись, он молчаливо смотрел тяжелым взглядом, от отвращения став жестоким.
И я стал искать в своем сердце слова для нового поучения, чтобы вернуть себе моих воинов. Но понял: человека ведет не логика и не мудрость, мне нужна новая картина, а картины творят художники и ваятели, заставляя камень и краски служить произволу своего творчества, и я стал молиться Господу, чтобы Он мне открыл новую картину.
... Сердце мое кровоточило, видя готовность людей умереть за миражи.
Я молился Господу: "Открой мне истину, в которой поместились бы все их маленькие правды, которых укрыла бы их всех олним плащом. Чтобы из враждующих былинок я сотворил дерево, душа его одухотворяла бы всех и одна ветка росла бы благодаря мощи другой, потому что дерево всегда чудо сотрудничества и цветение под солнцем.
Неужели у меня недостанет сердца, чтобы приютить их всех?"
И настало время торжества торгашей. Время издевательств над добродетелями. Все продавалось. Покупали невинность. Расхищали запасы, собранные мной на случай голода. Но я не так простодушен, чтобы в разгуле страстей и порока не видеть причину упадка моего царства. Я знаю, добродетели истощились, потому что умерло царство.
- Господи! - просил я. - Дай мне увидеть картину, которую они полюбили бы всем сердцем. И все вместе, благодаря усилиям каждого, становились бы сильнее и сильнее. Только тогда им понадобятся добродетели.
В молчании моей любви я казнил многих. И каждая смерть питала подземную лаву возмущения. Соглашаются с очевидным. Но очевидность исчезла. Никто не понимал, во имя какой из истин гибнет еще и этот.
И тогда Божьей милостью мне было дано поучение о власти.
Невозможно править только принуждением и строгостью. Общий для всех, понятный язык действеннее, чем принуждение.
Что толку в принуждении, если, пройдя через ворота и потеряв было себя вместе с коконом, человек не ощутит за спиной крыльев, а узнает, что он - жалкий калека?
Разве станет он воспевать искалечивший его произвол?
Нет, он с тоской обернется к берегу, который покинул.
И как горестно бесполезна алая кровь, переполнившая реку!
Отрывки из книги "Цитадель"
|
