Шёл снег не год, а триста лет,
безмолвье заползало в душу,
уголья таяли в золе,
и паутиной стало кружево.
Вокруг ни тени, ни шагов
от человека. Только зайцы,
и те, зайдут недалеко,
как будто, призраков боятся.
Стрела окна остра как в старь,
надёжен камень башни старой,
привратник крепко закимарил,
и мыши вычистили ларь.
Ни зёрнышка – гостей встречать,
и хорошо, что гости мимо,
погасла на ветру свеча,
в каминном зале пантомима
теней, танцующих павану,
теней, не знающих ещё,
что этот танец обречён,
его и помнить как-то странно.
Здесь даже сказки не живут,
а просто спят без сновидений,
сидят рядком король и шут,
и два десятка привидений.
У свиты дела больше нет,
нет суеты и пиетета,
и у придворного квартета
сбылась мечта о долгом сне.
Лишь пёс, упрямый дуралей,
всё ждёт, а вдруг,
хоть кто проснётся?
В окно вчера взглянуло солнце,
откуда солнце в феврале?
Бродяга март вернулся в мир,
будил, буянил, будоражил,
и намекал на чувства даже
между природой и людьми.
А сказкам старым вышел срок,
кто и читает сказки эти? –
все мы давно уже не дети,
и так устали от дорог.
И что с того, что вновь весна? –
одним глотком не надышаться,
на жизнь оставлено пол шанса,
был злым укус веретена.
