Джон, не стреляй в пианиста ,
Слышишь, триста Богов говорят- please, please me…
Есть что-то приятное в песенке Beatles ,
Джон, не стреляй в пианиста,
Видишь, как он перелистывает
Черно-белые страницы клавиш,
Джон, не стреляй в пианиста,
Мне бы системнее излагать свои мысли,
И чище, но таким уж я уродился,
И тут ничего не исправишь.
Триста золотых рудников мы отдадим тебе Джонни,
Золото – открытое шерифом Маккенной,
Блюз – открытый великим Маккинли,
Где за ритмом непременно следует соло,
Мы отдадим тебе Джонни,
не трать свои пули,
Это не тот аргумент, хотя и весомый.
Город устал – вокруг так много развалин,
Смешно – мы сами построили это гетто.
Никто не болеет романтикой и небесами,
Слова повторяются, как будто их не назвали
По именам, я теряю нити признаний
- я сам развалина,
Планета со сбитыми полюсами.
Знакомые говорят об одноразовой жизни,
Это как шприц , вкатил – полетели.
Бери сразу все, работай только за деньги,
Все ради них, родимых, какие там дети?
Дети для денег, удобства и разного…
Любовь выражается степенью принадлежности
И размерами долга.
Об этом можно беседовать долго,
Но не стоит, ибо дойдешь до маразма.
Моя мать говорит мне: « Сын, что же мы будем делать?
Как ты живешь без страха быть изгнанным,
Из этого рая со сладким чаем,
Как твои отношения с преподавателями?»
Вежливо отвечаю,
Сидя в кресле у «телика» -
Мам, все нормально, по чугуну и стали
Мы давно уже стали
Чемпионами,
Но местами …
Вот так под бред она засыпает.
Гробы на кладбищах засыпают,
Их содержимое засыпает,
Могильщики помнят Гамлета, но засыпают,
Родственники поплачут и засыпают,
Священник помолится и засыпает,
Я посмеюсь выпью водки и засыпаю,
Черви, наевшись, и те засыпают,
-Сонное время, чем это все зарастает?
Зачем эта вся «зороастра» -
Землю вертит огромная Шива сидящая в ее чреве,
Почему чушь? Нельзя и представить?
Все равно, ведь каждый обрящет по вере,
Зачем откладывать себя в долгий ящик,
Не лучше ли умереть в этот вторник,
Ты говоришь - я слишком навязчив,
Нет – просто я настоящий.
Нет – просто я над стоящий,
Республик агнцы безвинно убитых монархий,
Огурцы, припасенные в подолах монахинь,
Во всех нас сокрыты пассивные педерасты.
Наши оргазмы омыты болью падений,
Рукой Бога играют лишь в нападении,
Эти стихи- не Евгений Онегин,
Они непечатны, печальны и не растащат их на цитаты.
Джон, не стреляй в пианиста,
Автобус несется по трассе,
Двое пьяниц цепляют уличных девок,
Автобус, огни погасли - он словно в трансе.
Толстая тетя , объевшись икры кабачковой,
Отрыгивает, говорит об Иегове,
О конце света, опять об Иегове,
О проповеднике в церкви.
Жалко ее- она не находит выхода в теле,
И соответственно ищет все это в Боге.
Джон, сейчас мы пишем веселую книгу,
Я обращаюсь к тебе словно невинный креститель,
Дервиш без роду-племени, скованный страхом.
Нету надежды выбиться в передовые,
Нету надежды сменить на другую планиду,
Жить же с такою, похоже, не очень престижно,
Мною все это не постижимо,
Как язык индейцев неопытным колонистом.
Джон, не стреляй, я прошу тебя в пианиста,
Он же и так несчастен его любимых
След простыл, и уже не припомнить лиц то,
Не держатся в памяти старые письма,
Кого бы он не сыграл: Баха, Шопена, Листа-
Все засвистят, зафукают металлисты,
Посмеются консерваторские медалисты,
Не методично- скажут академисты,
Случайный прохожий, и тот про себя удивится,
Джон, не стреляй, несчастный и так застрелился.
|
