Луна начнет расти, и я начну рождаться,
и в таинстве ночей завяжется сюжет,
и тонкий выткут стих божественные пальцы,
и – замысел ничей – я появлюсь на свет.
Пока горит свеча, как в песне говорится,
пока усталый врач за жизнь ведет борьбу,
красна и горяча – я различаю лица,
и первородный плач приветствует судьбу.
Луна глядит в окно заснеженной больницы,
и старый финн кладет меня на чью-то грудь,
и станет все равно – в какой земле родиться,
в чьи руки попадет моя живая суть.
Часы заведены, и побежали стрелки,
и медленно, как мед, струится молоко,
и холодом полны резиновые грелки,
и мой земной восход уж недалеко.
Сквозь мутное стекло, сквозь плен десятилетий
надвинется январь – студеный и чужой.
То прошлое пришло,стоит и тянет сети:
сбирайся, Божья тварь, на выход да с душой.
А ты ему кричишь, как непреклонной маме:
Ну, мам! Ну, пять минут! Ну, я уже иду!..
Но толстый чижик-пыж застрял в оконной раме,
и пальцы глину мнут в полуночном саду…
И вырастет луна, и, воротясь на круги,
ты кормишь молоком рожденную тобой.
Ты счастлива, сполна награждена за муки,
но как тебе знаком вид жилки голубой!..
ж."Нева", №4, 2006
|
