Отец свои воспоминания однажды сел и написал.
О той войне нам детям не рассказывал.
А всё бои во сне не раз переживал,
И лишь товарищей погибших вспоминал.
Он не дожил до славных юбилеев
Лишь сорок девять раз Победу отмечал,
От имени его, я думаю, что смею,
Начать рассказ, что он нам завещал.
«Семнадцать нет ещё. Всё только впереди.
Семь классов за спиной с отличьем знаний.
А мысль одна, фашистов бить, с отчаяньем,
А военком всё: «Погоди! Да, погоди!»
Год сорок третий, трудных испытаний.
Хватило всем на фронте и в тылу,
Немало горя выпало, страданий.
А что же я? Вот так и проживу?
Один лишь выход: «Только добровольцем!»
И в ноябре мне всё же повезло.
Поеду бить фашистов комсомольцем.
Победа мне нужна врагам назло.
Но Родина решила всё иначе,
Япония готовилась к войне.
Рубеж Дальневосточный: вот задача
Границу охранять моим друзьям и мне.
Служил в дивизии я в качестве стрелка,
В Гродековском укрепрайоне.
Ловили диверсантов, и знали мы наверняка,
Вот-вот японцев с треском мы погоним.
С «Максимом» был на «ты», и с автоматом.
С восьмого на девятое границу перешли.
И стал я воином-солдатом,
И боевые дни и ночи потекли.
Мы занимали высоту за высотой,
Взрывали доты, и почти не спали.
Минут пятнадцать-двадцать отдыха, такой
Отдышки командиры нам давали.
А сами в это время планы боя утверждали,
Труднее всех им было и за всех
Они, как прежде, отвечали
За жизнь, за смерти, пораженья и успех.
Я помню бой один, сплошным огнём
Строчили смертники из дота.
Товарищей моих, что живы были днём,
Настигли пули пулемёта.
Гранату бросил я в проём,
Очистив путь к проходу дальше.
Потом разрыв снаряда, скрыло всё огнём,
Остались лишь ботинки от моего товарища.
Он мой земляк из Куйбышевки-Восточной,
Делили с ним постель одну.
И наша дружба была прочной.
Как ненавижу я войну!
Мы занимали сёла, города, высоты.
Сплошным огнём нас поливал там враг.
Был ближний бой и рукопашный, доты.
Мы всё осилили, не знали слова «страх».
В разгаре боя у солдата
Внезапно отказал вдруг автомат,
Лицом к лицу с японским супостатом,
Не отступил, не дрогнул, защищался автоматом.
Я выстрелил в квантунского вояку,
Когда тот целил в автоматчика штык-нож,
Жизнь другу спас, как поступил бы всякий,
Здесь пули косят, как крестьяне косят рожь.
Был миномётный шквальный ад.
Попали мы в большую переделку.
И шли вперёд, вперёд, а не назад,
И в беспрерывную вступали в перестрелку.
Атака длилась очень долго, мы дрались отчаянно.
Жужжали пули, словно рой пчелиный,
Вдруг меня в воздух подняло, как бы нечаянно,
Отбросило затем немного в сторону, на глину.
Очнулся я, в ушах шумело.
Но автомат не выпускал из рук.
Подняться резко мне хотелось
А кровь горячая струилась с брюк.
Я рвался в бой, не чувствуя и боли
А силы не было стоять,
Казалось, рана была пустяковой,
Могу врага крушить, стрелять.
Но санитарам было всё ж виднее,
Упаковали в лазарет врачи.
За этот бой, за верность Родине, не за идею,
Мне «За отвагу» здесь медаль вручили.
Японцы среди ночи порешили
На госпиталь напасть наш невзначай.
Вторую ногу здесь мне прострелили,
Опять работы было всем врачам.
Я из палатки с автоматом стал в укрытие сползать,
Вдогонку выстрелы врагу послал,
Кто мог из раненых оружие в руках держать,
Тяжелораненых своим огнём спасал.
Мечта стать в строй на этом оборвалась.
Опять пришлось лежать почти до ноября.
Война была недолгой, но всем досталось,
Закончилась она второго сентября.
И никогда мне не забыть, вовеки,
Тех страшных дней кромешного огня.
И только лишь смыкаю веки,
Я вижу всех товарищей, они зовут меня.
Пусть войны только по ночам лишь снятся.
Не надо горя, хочет только мир народ.
И слёзы радости лишь на глазах искрятся,
А память вечно пусть в сердцах живёт».
|
