Не досталось ни креста, ни оврага –
зависть льется соленой влагой –
жаль без повода, да без смысла.
О других не поплачешь ручисто,
обойдешься похвалой или свистом,
не оставишь и места в тетради.
Не поплачешь по бабушке, Юле.
Боль от смерти, похоже, раздули.
Но взглянув на себя с перспективы
той же участи – видишь как мило
плачут те, кто тебя не ценили,
как трещат деревянные стулья
под задами всех тех, кто прибыл
увлажнить ткань платков, и сны бы
были только о вас. Как жалко,
что без тела внутри катафалка
и иного для книги подарка –
быль – не больше, чем сумма, прибыль..
Не досталось ни креста, ни почета –
страсть амбиций лихого пилота
в мертвой точке. И солнечный полдень
раздражает без фена и бонга –
ум чарующей прозрачностью колбы.
Утром даже и жить неохота.
Оживает фантазия в сумерках.
Открывая глаза – «лучше б умер я».
Душу распотрошила личина.
Не добился ни славы, ни чина.
Куртка тычет в лицо мейд ин чиной.
Сочиненья не пишутся умные.
Очень пошло на тему покойников.
Несерьезно, где микс с гидропоникой.
Плещет желчь на любовных романах.
Кипит зависть в дырявых карманах.
Выси духа – бред самообмана
и претит все, как запах джин-тоника.
Описать бы потерю и Юленьку,
а не цвет бывшей страсти и булика.
Только ретроспектива уходит
Фрейдом – в детство и Грофом – в утробу.
Перспектива шагает до гроба
и немеет в пугающем сумраке.
Разорвать этим сердце? – конечно же.
Свет струится во тьму очень нежную.
Жизнь тихонечко в печь, как поленья –
это тело пронзает время –
соответствуя внутренней теме,
обретает черты очень внешние.
Жил-был мальчик – без мамы изноется.
В девятнадцать – герой - хлещет кровь с лица.
Дух конца и начала века
загустился в 2000–х в треках –
Многоточие – по венам и веки
в этот раз сто пудов не откроются.
Утром сгинет, что ночью мерещится.
В тонких образах лирика плещется.
Льется музыка в сухие предметы.
Забывая кто ты и где ты,
застаешь утром тело одетым,
что оно опоздало и мечется.
Инквизиция использует дыбу,
а банкиры – кровь граждан – прибыль,
скоро плавать начнут в ней. Как жалко,
что без тела внутри катафалка
и иного для книги подарка
не узнаешь, что значит гибель.
Мне бы в небо под песни Шнурова,
а не в сырость, мать-землю хмурую.
Каждым утром – в купюрообменник
и молить благодать на коленях,
чтоб послала немного денег
и желательно крупной купюрою.
Будь из древних я – Солнце устало бы
и сошло с неподвижной палубы
горизонта. Я пялюсь зорко –
может быть, Солнце живо и только
притворяется, выглядит мертво.
Настроение Солнца – алое,
светло-красное и лучистое.
Не найти больше в буднях мистики!
Календарные дни – многоточие.
Я – прямая – не множество точек –
мудрость дерева – не глупость почки.
Ну как минимум мудрость листика
хоть тетрадного – в нем совесть наглая
до того будучи недогадливой
непременно заплачет. Денису,
что послать, кроме этих писем,
где любое «прости» повиснет
на крещенском морозе оставлено?
Обнимались все в этой комнате.
А где могила – не нашли и не вспомнили.
Не попрощались. Не плакал – и это
ошеломило. Любая газета
со сводкой жертв не погубит. Победа,
что вместе с ними сейчас не утонем мы.
А время просто идет – нет усталости,
ни жестокости и ни жалости.
Переходит от момента к моменту
по оврагам, крестам, судьбам бедных,
по богатым, по библиям, ведам
в бесконечность – от малости к малости.
На кружение звезд смотрит око и
видит – вечность предельно глубокая
сконцентрирована сетчаткой -
взглядом Бога, его зачатком.
Что внутри и снаружи – шатко.
Душа теряет себя, одинокую.
Жил-был мальчик – без мамы изноется.
И сейчас из-за слез не узнать лица –
ненадолго. И только жалко,
что без тела внутри катафалка
и иного для книги подарка
всегда пошлость какая-то кроется
в проявлении высшей сущности.
Не за яблоко так же мучиться
каждый день?!…Зимней ночью тише.
Небо звездное выглядит ближе,
опускается к самой крыше
и не просит о лучшей участи.
От Андромеды два триста до Млечного –
это минимум. Там рай, там – конечная.
Дошагаешь? - иди. Но пространство
в эти годы, как запойное пьянство,
с геометрическим постоянством
в даль растянется, к бесконечности,
не желая отстать от времени.
Поиграв с ними в рвения, мнения,
позже смотришь уже отстраненно
на пейзаж, в Божий мир, где под кленом
кто-то ждет, улыбается скромно –
не терял, что считал потерянным…
|
