Часть третья
Глава шестнадцатая
Князь Владимир любил сына среднего
И Олегом нарёк при рождении.
Получал он по праву наследника
Земли западные во владение.
Только солнце взошло над палатами
В путь направил Олег своих воинов,
Ослепляя шеломами златыми
Шли путями сухими и водными.
На закат дня повёл Олег конницу.
Плыли вплавь через реки широкие
В те края, куда солнце хоронится
Ночевать за горами высокими.
Сторона та окутана тайнами,
В ней находится дьявола вотчина.
Много лет в те края идут странники,
Да не каждый оттуда воротится.
Путь назад лежит через страдания,
Путь обратный лежит через тернии,
И несёт на Русь ветер рыдания,
И тревожит глаз зорька вечерняя.
Раз явилось Олегу Знамение,
Что края те проклятьем помечены
И усыпаны златом, каменьями,
И белеют костьми человечьими.
Да не принял он Божье Послание
И не внял в Божье Слово заветное,
Лишь взалкали корысть и желание
Захватить те богатства несметные.
Как-то раз, одолев путь не мерянный
На конях, до упаду измученных,
На ночлег на поляне затерянной
Встали в круг среди леса дремучего.
Дозор выставлен, кони стреножены,
Скоро жарится мясо на вертеле,
А в лесной чаще звери встревожены:
Толи люди пришли, али черти ли?
Вкусив мёда и мяса лебяжьего
Спали витязи сытно накормлены.
Из-за дуба к становищу княжьему
Вышел старец убогий и сгорбленный.
Старика пригласил Олег вежливо
У костра его рубище высушить,
Мёда дал ему, мяса дал нежного,
И готов был рассказ его выслушать.
Пригубив мёд из кубка злачённого,
Старец жестом убрал со лба волосы
И, вкусив шипуна запечённого,
Начал сказывать сказ тихим голосом:
«Издавна мои предки здесь правили
И владели лесами, да землями
В здравомыслии и в добром здравии,
И дружили родами, да семьями.
Во дворце, в стольном городе я жил здесь,
Держал крепко поводья правления
И во благо дела мои княжие
Славились в городах, да селениях.
Всем врагам даровал я прощение,
Да не все доброту мою помнили.
Как-то утром в Христово Крещение
Привели ко двору тройку конную.
Каковы были те чудо-лошади!?
Били оземь подковы булатные.
Вороные, как смоль, были сплошь они
И осанкой они были статные.
На морозе они злобно фыркали
И стучали о землю копытами,
Из подлобья глазами зло зыркали.
Стал я слуг о конях тех выпытывать.
Сколько я о конях не выведывал,
Но никто о них слухом не слыхивал.
Стал я слугам грозить всеми бедами.
Гнева жар во мне ярче всё вспыхивал.
Не кому укротить было страсть мою.
За узду коренного десницею
Я схватил. Заглянул прямо в пасть ему
И уселся в санях за возницею.
«Гнать коней!» - дал команду холопу я,-
«Подгонять тройку свистом и визгами!»,
А снег падал лохматыми хлопьями
И взлетал за санями он брызгами.
По отстали мои други ратные
На конях своих вместе с дружиною,
Только ели, как девицы статные,
В небосвод устремлялись вершинами.
И летела в лесу тройка птицею.
И звенели на дугах бубенчики.
Толи чудиться стало, аль сниться мне,
Будто стало вокруг всё изменчиво.
Уж не кружится снег больше хлопьями –
По ланитам меня бьёт неистово,
И возница кнутом злобно хлопает,
Коней гонит разбойничьим свистом он.
Затянуло лес чёрными тучами.
В поднебесье гром грянул раскатами
И во тьме я увидел не кучера,
А увидел я чёрта рогатого.
Я застыл, как в оковы закованный,
Будто спутан бечёвкой кручённою
И несли через лес заколдованный
Уж не кони, а вороны чёрные.
Я молил Бога, всех Отцов Праведных
И спасения тщетно просил у них.
На весь лес завыв, как зверь израненный,
Из саней прыгнул я обессиленный.
Брёл сквозь лес густой долго ли, коротко?
Где плутал я меж соснами-дубами?
По дороге до стольного города
Угнетён был я тяжкими думами.
Мы рабы накопительства разного.
Мы невольники блага телесного.
Но уйдём все мы, поздно ли – рано ли,
Из сего мира в Царство Небесное.
На Земле без мошны жить не можем мы.
В своей алчности мы люди разные.
Но войдём мы все в Царствие Божие,
Как младенцы, нагие и равные.
Бог на небе всё видит, всё слушает:
Свято ль чтим мы законы священные?
Трепетно ли храним свои души мы?
С чистым сердцем идём в Царство Светлое?
Долго думы рассудок мой мучили
И меня привели к просветлению,
И брожу я по лесу дремучему
С думой сей от селенья к селению.
Не гружён ни мошной, ни вещами я
И одет я в одежды дешёвые.
Люди добрые, вам завещаю я,
Берегите богатства душевные.»
Замолчал старик морщась от холода.
Посмотрел на Олега он ласково.
А в лесу злые волки от голода,
Завывая, клыками всё лязгали.
Юный отрок стоял в охранении
И волков огоньки глаз горящие
У него вызывали волнение.
Стал пускать в них он стрелы звенящие.
Задрожал лес от волчьего голоса.
В темноте звери плакали жалобно
И на плач пошёл юноша по лесу.
Поступать ему так не престало бы.
В землях вражьих нельзя быть доверчивым
И в лесу ходить нужно с опаскою.
Тишина в ночном мраке изменчива.
Зло сокрыто под мирными красками.
Жизнь в лесу коротка, как былиночка.
Грозит смертью чащоба безлюдная.
В буераках плутает тропиночка,
А ведёт она к чудищу лютому.
Оно за человечьими душами
По дремучему лесу охотится.
На сажень в темноту шагнул юноша
И назад он уже не воротится.
Плутал отрок до изнеможения,
О каменья сбил ноги до хромоты
И в итоге ночного брожения
Вышел юноша к берегу омута.
И не ясно, кто путь указал ему?
Пред ним диво явилось печальное –
Был весь берег заполнен русалками.
Грустно пели они песнь венчальную.
Среди них совсем юная девушка
В подвенчальной фате, словно в саване.
Хороводом вокруг той невестушки
Шли русалки в ночи, будто павами.
Хоровод вился, словно хвост беличий,
Меж берёзами и черемшинами .
Только не было на свадьбе девичьей
Жениха со своею дружиною.
Страстным был взгляд той девы в ночь лунную
И горели глаза под ресницами.
И она, встретив отрока юного,
На него указала десницею.
Закружили его хороводами.
Отрок песнею был зачарованный
И русалкой в пучину подводную
Завлечён юноша заколдованный.
Зацепился златой крест с распятием
Бечевой за ракиту прибрежную,
Но влекли вниз девичьи объятия,
Поцелуи пьянили их нежные.
По утру на траве зайчик солнечный
Осветил тёмных сил злые происки.
Потеряв ратника прошлой полночью,
Княжьи люди пустились все в поиски.
Всё обшарила ратная братия –
Не нашли ни живым, ни убившимся,
Только лишь золотой крест с распятием
Отыскали за куст зацепившимся.
Проклиная места эти злачные,
Вспоминал Олег старца не весело.
Поглощённый сей думою мрачною
Себе крестик на шею повесил он.
Отряд конников далее ринулся.
Коней гнали с утра и до вечера.
Бог лишь знает на сколько продвинулся
Олег с воинством к цели намеченной.
Глава семнадцатая
Тщетно весточку от сына среднего
Ждал Владимир под ликами Божьими
И не верил уже всяким бредням он,
Что бродили в народе и множились.
Их рождают умы воспалённые
И ползут они серой гадюкою,
И разят, словно стрелы калённые,
Что запущены гибкими луками.
Слух прошёл про уродца с подковами
И прошёл слух про старца незрячего.
Сочинились они пустословами
И пришли с гуслярами бродячими.
Быстро город наполнился слухами
И кудахтали бабы, как курицы,
И шепталась вся челядь с прислугою,
Проникала молва в терем с улицы.
И Владимир, разгладивши бороду,
В окружении верных охранников
Прогуляться решился по городу
И послушать всезнающих странников.
Слушал сказы народ озадаченный,
Песни, спетые седобородцами,
Сказ про Киев. Олегом захваченный,
Да варягами и новгородцами.
И поведала правда певучая,
Где могила святая находится –
На вершине утёса могучего
Бренный прах Святогора покоится.
И тому, кто на эту могилушку
С чистым сердцем придёт и покается,
Святогор отдаёт свою силушку,
В теле новая жизнь начинается.
До конца князь дослушал сказание
И просил гусляра через стражников
Путь к могиле святой указать ему,
Пригрозив старцу карою страшною.
И, познав из уст старца незрячего,
Где сокрыта могила пещерная,
Князь воспрянул надеждой бодрящею
И отправился к месту священному.
Старый князь по тропе заплутавшейся,
По дремучему лесу затерянной,
Брёл и жизни своей срок оставшийся
Весь истратил, пройдя через тернии.
Миновав путь, пройдя между бедами,
Через дебри тропой неприметною,
Как дошёл, даже Богу неведомо,
Дряхлый старец до места заветного.
До безумья Владимир измаялся
И упал он на землю священную,
Слёзно пред Святогором стал каяться
И просить у него стал прощения:
«Долго брёл я до места священного
И дошёл на последнем дыхании,
Прочитать здесь молитвы плачевные,
Сбросить камень с души в покаянии.
Шёл я между дремучими кряжами,
Чтобы в землю здесь лечь в дни последние.
Кто разделит со мной горе тяжкое,
По скорбит за сынов, за наследников?
Долго брёл я сюда тропкой длинною
И вела меня цель благородная.
Я прошу Святогора былинного
Защитить от врагов землю родную.
Тяжкий крест свой несу я в мучениях.
В душу мне вдохни сил приумноженных.
Донесу я Христово Учение,
Завершу на Руси Дело Божие.
А закончу дела, коли вышло так,
Захоронят моё тело бренное.
Коли будет угодно Всевышнему,
Лягут в землю мои мощи тленные.»
Птицы песню в лесу пели жалостно.
В небе плакала чайка днепровская.
На вершине утёса князь каялся,
Проклинал свою долю отцовскую.
Небосвод озарился вдруг молнией.
Было видно, как волны колышутся.
Но хранила могила безмолвие,
Лишь из чрева земного послышалось:
«Князь, тебе я дарую прощение.
Ты идёшь без забрала и шёлома
И несёшь людям веру священную.
Знать и впрямь твоя ноша тяжёлая.
Внемлю я твою просьбу плачевную,
Слышу плач над моею могилою,
Но сначала умрёшь ты в мучениях
И родишься ты вновь с новой силою.
Легион христиан преумножил ты.
Говорю тебе я на прощание:
Так ступай и твори Дела Божии!
Аз воздам чрез святые деяния.»
Над Днепром, над речными порогами
Разгулялись в степи ветры вольные.
Шёл Владимир обратной дорогою
С душой грузом надежды наполненной.
Править дальше кнутом или пряником,
В поле дикое рать вести с битвою?
Был Владимир привязан к племяннику –
К отроку Ярополка убитого.
Князь любил чадо усыновлённое.
Разум мучило сердца веление:
Святополка – дитя несмышленое
Посадить у кормила правления.
Ведь ослаб князь, слабо его зрение.
Не даёт Бог знамения крестного.
Но приводят его к протрезвлению
Судьбы трёх сыновей неизвестные.
И корил он себя Божьим именем,
И в дела погружался с усердием.
Только стал князь к народу терпимее.
Стал Владимир к врагам милосерднее.
Глава восемнадцатая
Из полей, да лесов князь с дружиною
Вышел в горы, где скалы с каменьями.
Промеж скал шли они одержимые
Алчностью, позабыв про знамение.
Миновав путь дорогою торною,
К концу дня до безумства усталые,
Вышли русичи к хутору горному,
Затерявшемуся между скалами.
Во дворе там паслись мирно курицы
И стояла изба кособокая.
Из скрипучей калитки на улицу
К гостям вышла старуха убогая.
Лик её, словно груша сушённая,
Чёрен весь и поколот булавками.
Длинный нос, как морковка мочённая,
Волосат и покрыт бородавками.
Жуть взяла от лица её страшного,
Дрожь по телу от взгляда колючего.
Она путников стала расспрашивать
Голосом, как ворота скрипучие:
«Вы куда путь свой держите, путники?
Вы, быть может, святые паломники?
Или вы несусветные блудники
И родства своего вы не помните?
Вижу, все вы достатка богатого,
Но в ночлеге чрезмерно нуждаетесь.
А страшитесь вы чёрта рогатого
И найти кров надёжный пытаетесь.
Вы устали и злые от голода.
Дам ночлег вам и дам пищу бедную.
И не нужно мне вашего золота,
А мне дайте копеечку медную.»
Вопрошали глаза её мутные,
Не скрывая улыбку зловредную:
«Где найдут здесь богатые путники
Среди злата копеечку медную?»
На старуху Олег, как бы брезгуя,
Посмотрел, взял нож остро отточенный
И одним махом с бечевы срезал он
Медный крест, золотом позолоченный.
Кинул крест он на землю решительно,
Прекратив сие срамное спорище.
На глазах изумлённых дружинников
На коне Олег въехал на дворище.
Поселили в овин кого, в хлев кого.
По ломтю съели хлеба румяного,
Осушили ушат кваса хлебного
И заснули все сытые-пьяные.
У старухи была внучка юная,
Словно Божьим перстом нарисована.
На старушечий двор в ночи лунные
Приходила тайком из лесов она.
Мать её – ясноликая, гордая,
Да зачала дитя от лукавого
И скончалась, убитая родами.
Поросла девушка дурной славою.
Мол, она дружит с силой нечистою,
Забродил слух среди населения.
Бабку с внучкой избили неистово,
А затем выгнали из селения.
Ушла девушка жить вместе с духами
Там, где тропы людские кончаются.
Для злой мести она со старухою
По ночам лунным тайно встречается.
Тихо фыркали кони на привязи,
Обгрызая столбы, в землю вбитые,
А на хуторе русские витязи
Крепко спали в ночи, как убитые.
Только маялся княжич бессонницей
И перстом разминал себе шею он.
Бечевой с крестиком до сукровицы
Разодрал он себе в скачке бешенной.
Вспоминает его Бог на облаке,
Коли продал распятье священное.
Привидение в девичьем облике
Появилось в бесовском свечении.
Как прекрасна ночная красавица!?
Боже Праведный! Дева Пречистая!
Князь не мог со своей волей справиться,
Околдованный силой нечистою.
Дева трепетна, как серна горная,
Как небесное солнце, прекрасная.
Превратился князь в агнца покорного.
Лилась с уст её песнь сладострастная:
«Ты, Владыка, избранник мой суженный,
Не гони меня прочь, не губи меня.
До безумства любимым будь мужем мне.
Для тебя я рабыня любимая.
Утоли ты мои чувства страстные,
Мои чаяния неутешные.
Пусть сомкнутся уста сладострастные,
Предадутся любви души грешные.
Чужды пусть будут чувства телесные.
Пусть тобой правят страсти сердечные.
Ждут тебя моё тело прелестное,
Мои чувства святые и вечные.»
Не внимал своему Олег разуму,
Что и как делал ведом не ведал он.
Но за девушкой в темь непролазную
Из избы он покорно последовал.
Повела она князя лощинами,
По над пропастью горными кручами,
К скалам тем, что своими вершинами
Упираются в небо за тучами.
Круто вверх шла тропа неизвестная
И катились каменья звенящие.
На вершине утёса отвесного
Одолели их ласки пьянящие.
Никого рядом нет, чтоб спасти его
От греха, от зачатья внебрачного.
Подвела князя девушка к пропасти,
Чтобы сбросить его в чрево мрачное.
Околдованного и безвластного
От любви и лобзания сладкого,
Князя пьяного от блуда страстного
Она стала душить мёртвой хваткою.
Не внимая дыхания спертого,
Продолжал Олег совокупление,
Только ранка, бечёвкой натёртая,
Привела юношу к протрезвлению.
Был целован Олег, был укушен он,
Как змеёю обвит девой томною.
Собрал силы он, полузадушенный,
С себя сбросил её в пропасть тёмную.
Бранил деву Олег хриплым голосом
И себя проклинал он неистово.
Был у девушки, вколотый в волосы,
Амулет в виде древа ветвистого.
Со скалы, когда падала девица,
И попал амулет в руки русича.
Безрассудно Олег ту безделицу
Заколол в свои волосы русые.
Он не помнил себя, ног не чувствовал.
Сознавать стал себя лишь под утро он.
Обессиленный князь до бесчувствия,
Еле-еле добрался до хутора.
Со двора неслись звуки храпящие.
Спали ратники все, как убитые.
Колдовала старуха над спящими,
Как матрацы мочалом набитыми.
Кровь лизала она у дозорного,
Разгрызая плоть зубьями острыми.
Князь, взбешённый от срама позорного,
Запустил в неё камнем заостренным.
Искривился зло рот окровавленный.
Обернулась она чёрной птицею,
Но была она камнем раздавлена
И от злобы сверкала глазницами.
Взмыть пыталась она к небу синему.
Разбудило всех карканье хриплое.
Превратилась в прах ведьма бессильная
И весь хутор костями усыпала.
Ведьмы прах разметал сапог замшевый.
Князь вдавил в землю кости носком его.
И в траве он увидел упавшее
Очертанье распятья знакомого:
«Какой раз мы с тобой разлучаемся?
Разной плоти мы, цены нам разные.
Но опять на пути мы встречаемся,
Значит, мы одним миром помазаны.
Спас меня ты от беса нечистого.
Значит, быть нам с тобой неразлучными.
Так веди же дорогой тернистою
Ты меня от худого до лучшего.
Добрым знаком слывёшь ты среди людей.
Не бывает в миру знака лучшего.
Так сияй золотом на груди моей
И храни мою душу заблудшую.»
Князь до блеска натёр крест суконкою.
Троекратно Олег целовал его.
Нитью рядом с нагрудной иконкою
На груди своей князь повязал его.
Ведьмин хутор предали сожжению,
Птицу всю и скотину зарезали
И гружённое войско в движение
Между гор пошло скачкою резвою.
Глава девятнадцатая
А в столице текла жизнь умеренно.
У церквей купола златоглавые.
Князь Владимир смирился с потерею
Погрузившись в законы заглавные.
Получал из Византии буллы князь,
Но к народным мольбам был оглохший он.
Лишь Ветлуша, как бабка сутулая,
Исхудала, как ветка засохшая.
Пока князь занимался законами,
В снах она птицей раненной билась.
Днём и ночью в углу под иконами
За сынов она слёзно молилась.
И рассудком от переживания
Заболела, но в смерть их не верила.
Надев инокини одеяние,
Всё бродила Ветлуша по терему.
В Мире всём позабыта и брошена,
Как свеча восковая оплавилась.
На пол пала Ветлуша подкошенной
И пред Господом тихо представилась.
Во дворце в тишине тризну справили.
Горевал старый князь в скорби ночи все.
Суждено теперь жить жизнью праведной,
Своё горе хлебать в одиночестве.
Злые взгляды Владимир осаживал,
Подавлял смуту, что в бездну зла влечёт.
Ярополка с Олегом однажды он
Вспомнил братьев своих, Святославичей.
Ночь спустилась над древней столицею.
В почивальню прошёл князь палатами.
И легла темень чёрною птицею
На иконы с окладами златыми.
На лице ангела загрустившего
Отражались лампад огоньки горя.
Пришла Ольга – старуха почившая,
Жена деда его, князя Игоря.
Все от Рюрика до Святославичей,
Промелькнули знакомыми лицами.
Только Ольга при свете огня свечей
Протянула ему длань с десницею:
«Без конца грядут дни окаянные.
Встань же внук мой – родная кровиночка!
Муж мой, Игорь, убит был древлянами,
Шла я к вере тернистой тропиночкой.
Святослав был убит печенегами -
Я в молитвах одна горе мыкала,
И утешить меня больше некому,
Стали мы с тобой, князь, горемыками.
Вот Ветлуша пред Богом представилась
В стенах царствия потустореннего.
Тяжело в одиночестве стало здесь.
Жизнь черней, чем крыла чернь вороньего.
Я, князь, вижу тревожные сны твои.
Твоё горе меня давит тяжестью.
Больше жизни мне любы сыны твои.
Я взяла их в загробное княжество.
Правлю я в Мире том мёртвым городом
И не нужно себя путать бреднями.
За Олегом послала я воронов
Привезти ко мне отрока среднего.»
Князь вскричал, как гадюкой ужаленный,
Запустил в призрак Ольги подсвечником
И хрипел в злобе ртом он оскаленным,
И не внятной была в гневе речь его:
«Чур меня! Уйди прочь, карга старая!
Возвращайся в свою преисподнюю.
Ведь достану тебя из тартара я.
Плевать, что ты моя бабка родная.
Ты всё в гневе, княгиня опальная.
Мы тебя схоронили, язычница,
И в пламеньях костра погребального
Жгли тебя по варяжской традиции.
Но всю жизнь ты пылала отмщением
И древлян на тот свет всех отправила.
Ты отвергла Христово Учение
И со злобой отправилась к дьяволу.
Звенят вороны-кони подковами
Перед идолами басурманскими
И не смей больше трогать сынов моих,
Не погань души их христианские.»
Смолк Владимир безумством пылающий.
Страшен был лик его в свете пламени.
Только призрак княгини стоял ещё
И Владимир завыл, как зверь раненный.
Тишину смута эта нарушила,
Разбудила всех. Слуги вошли к нему
И был с ними Добрыня – Ветлуши брат,
Не осталось уж более ближнего.
«Что случилось Владимир? Откройся нам.
Сон приснился тебе от лукавого?
Тебя змеи опутали кольцами,
Аль увидел дракона трёхглавого?»
Ничего не ответил князь шурину,
Лишь устами без слов что-то сказывал.
Ликом бледен был князь, будто умер он,
И десницей на угол указывал.
Но Добрыня тот угол разглядывал,
Видно сильно рассудком князь занемог,
И с прислугой Добрыня разгадывал:
«Что же хочет Владимир сказать ему?»
Но ослабли в ночи козни дьявола,
Вновь вернулся к Владимиру речи дар
И Добрыня почтительно внял ему,
И слова князя слушал доверчиво:
«Не сумел избежать Божьей Кары я.
Не суди строго, речи мои коря.
Приходила сюда ведьма старая,
Ольга – злая вдова князя Игоря.
Не страшусь в жизни праведной мести я.
До чужих грехов больше мне дела нет.
В том углу стоит старая бестия.
Посмотри, что она сейчас делает?»
И Добрыня с огнём свечей бдительно
Посмотрел в глубь угла полумрачного.
Знать, на князя нашёл обман зрительный,
Начались у него хвори злачные.
Тут же стражники все, как борзые псы,
Дружно возле Добрыни все сгрудились:
«Нет в углу больше старой язычницы.
Видно, князь, тебе это почудилось.»
«Коль исчезло княгини видение,
Канул призрак и более нет его,
Не теряя в ночи тёмной бдения,
Принесите сюда огня светлого.
Ты, Добрыня, в ночи посиди со мной,
Пока вновь не забрезжит свет утренний.
Затем в трапезной завтрак съедим скромной
И пойдём слушать в храме заутреню.»
Прочь Добрыня всю челядь с холопами
Из палат, на двор стражу отправил он.
И с Добрынею у изголовия
Потихоньку заснул князь сном праведным.
|
