Глава восьмая
Войско шло в царство лютого холода
По приметам и следу незримому.
Шли не ведая скоро, аль долго ли,
И не ведая прямо, аль криво ли.
Воевода, увитый сединами
И одаренный опытом жизненным,
Тропкой зримой ему лишь единому
С войском в царство Бернагово вышел он.
И в тот час одержимые дьяволом,
Князя киевского наставлением,
Вторглись в город, как варвары пьяные,
И предали его разграблению.
Овладело тут чувство двоякое
Златовласом с его верной братией.
Опустив очи, те тихо плакали
И себя осыпали проклятьями.
Они замерли в оцепенении
И, своё осознавши бессилие,
Не мешали сему разграблению,
Наблюдая за этим насилием.
Златовлас в это время, как будто бы,
Околдован был, в оцепенении,
И дозволил себя крепко путами
Повязать, и подвергся пленению.
Берестяне, смирившись с бесправием,
Никому не желая погибели,
Дружно приняли все православие.
Лишь немного из них где-то сгинули.
Берестян город раны зализывал,
А над градом стоял скорбный плач, да вой.
Старец рыбку на леску нанизывал
На крутом склоне омута мрачного.
И вода в тишине звонко капала.
И камыш шелестел над осокою.
На крутом берегу дева плакала,
Словно ива над речкой глубокою.
По лицу текли слёзы пречистые
И ланита румянились нежные,
И влекло к себе дно каменистое
Молодицу с тоской неутешною.
Распустила на локоны нежные
Красна дева косу златовласую
И вступила на камни прибрежные,
В полумраке виденье прекрасное.
Лишь смахнув с ресниц слёзы солёные
В омут ринулась птицею раненной,
Как на берег сквозь кущи зелёные
Вышел старец в обличии странника.
Он прижал к себе девушку бережно,
Её платье поправил украткою,
И спросил старец девушку вежливо,
Опьянив деву песнею сладкою:
«Ты почто слёзы льёшь, красна девица? Кто тебя так обидеть отважился?
Али молодец срамно потешился
И над честью девичьей куражится? Слышу сердцем твои огорчения.
Вижу горе твоё неутешное.
О своих мне поведай мучениях
И сними с сердца камень сердечная.»
Сквозь слезу тихо молвила девушка,
Облегчив боль девичью в рыданиях:
«Не пытай меня, ласковый дедушка,
О моих неутешных страданиях.
Не тревожь, ты, своими расспросами
В сердце девичьем рану глубокую.
Все меня на Земле люди бросили
И брожу я теперь одинокая.
А была я недавно красивая
И румяная, и черноокая,
И желанной была, и счастливой я,
А теперь вот брожу одинокая.
Люди все в чужой мир удалились
Под насилием и принуждением,
Перед верой чужой преклонились
И любимый на мне уж не женится.
Разные божества, вера разная.
Служат люди им правдой и верою.
Была радостной жизнь моя красная –
Стала чёрной бедой не измеренной.
И теперь с моим горем мне свет не мил.
Грудь мою жжёт клеймо раскалённое.
Облегчи моё горе советами.
Просвети, ты, дитя несмышлёное.»
Старец вежливо девушку выслушал.
Заглянул милой девушке в глазки он.
И, разгладивши бороду пышную,
Обратился он к девице ласково:
«Скорбна речь твоя, девица милая.
Тяжела твоя ноша печальная.
Не ласкать тебе больше любимого.
Не носить тебе платье венчальное.
Но скажу тебе, девица красная,
В мире разных людей живёт множество
И у всех верования разные,
В каждых верах живут свои божества.
Но у всех у нас вера есть главная,
Есть у всех у нас вера единая,
Будь то вера в Христа Православного
Или вера в чудовища дивные.
А живёт вера та в сердце каждого.
Каждый смертный пред ней преклоняется.
Нет для нас Бога более важного
И Любовью тот Бог называется.
Люди к Богу сему под венец идут
И несут на алтарь жертву страшную.
Люди жизни свои за Любовь кладут,
За один поцелуй в очи страстные.
Никому не дано победить Любовь.
Правит всем эта Сила Великая.
В твоих чаяниях этот Бог с тобой.
Исполняй то, что сердцу велит Она. Но напрасно у Бога смерть ищешь ты.
Раньше срока тужить не престало бы.
Плод Любви под своим сердцем носишь ты.
В твоём чреве стучит сердце малое.
Ты смирись с безутешной потерею
И не злись против кровного племени.
С добрым сердцем пройди через тернии.
Жизнь даруй Златовласову семени.»
Глава девятая
Летний дождик омыл землю грешную,
Значит быть урожаю богатому.
Жизнь своим чередом шла по-прежнему:
Чад рожали молодки брюхатые
И судачили бабы на улице,
Скрыв от глаз чужих косы в кокошниках,
Старцы тихо брели между лужами,
Да гонялись собаки за кошками.
Шла по улице баба дородная.
Воробьи копошились под стрехами.
Уважал князь забавы народные
И любил себя тешить потехами.
И Владимир шута шестипалого
Не лупил зря за вольности лишние.
Накануне Ивана Купалы он
Собирался в селения ближние.
Были в свите его люди вольные
И холопы, и челядь дворецкая,
Егеря были, были сокольники
И Рогнеда – княжна половецкая.
Не была полонянкой та женщина,
Не томилась Рогнеда заложницей,
А являлась супругой невенчанной,
Была князю любимой наложницей.
Бил арапник по крупам коней, как бич.
На болотах тьма дичи не стрелянной.
Ждал Владимира друг, Зелен Ейкович,
В давних битвах товарищ проверенный.
И служил он у князя сокольником,
Сторожил, как ему было велено,
От воришек угодья охотничьи.
Уважал князь сокольника Зелена.
Ждала князя ушица из стерляди
И спешил к ней Владимир с охраною,
И слепили глаза латы спереди,
А со спин плащаницы багряные.
Приготовлены стрелы точённые
На болотах бить селезней с утками
И леща, на углях запечённого,
С квасом кушать любил князь в час утренний.
На вершине могучего дерева
Схоронилось гнездо, птицей свитое.
В деревеньке, средь леса затерянной,
На ночлег стал Владимир со свитою.
И вошли в деревеньку таёжную
К концу дня по мосту деревянному,
Расседлали коней и стреножили,
Натянули шатры полотняные.
Как печальны на ниве упавшие
Колоски, летним градом побитые!?
Княжьи слуги, чертовски уставшие,
Приготовили трапезу сытную.
Топоры, словно кони подковами,
Бьют в тиши ночной часа не ведая.
Принесли воду в чан, родниковую,
Разогрели для князя с Рогнедою.
Искупался князь в баньке по-белому,
Отвечерил, вина выпил красного
И с Рогнедой, слегка захмелелый, он
Удалился для таинства страстного.
И в ночи жгли огнём очи жгучие,
Разрывало грудь сердца биение,
И Владимир из леса дремучего
Вдруг услышал язычников пение.
Кошки начали вновь на душе скрести –
Что ж им подлым на воле неволится?
По дремучим лесам эти нехристи
По ночам своим идолам молятся.
И забыл князь про страсти любовные.
Приказал слугам он сжечь селение,
Всё подвергнуть набегу разбойному,
Изрубить в клочья всё население.
И поднялся огонь над селением.
Били жителей меткие лучники.
Гнала по лесу между деревьями
И ловила их стража летучая.
Всех крестьян, не убитых в побоище,
Привели на допрос унизительный
И взглянул князь на всё это сборище,
И скривился в усмешке презрительной:
«Сквозь огонь скачете, псы пропащие?
Быть тому, коли вам это нравится.
Так ступайте же в избы горящие.
Помогу вам на небо отправиться.
С хороводами любите, с песнями,
В час ночной по углям ходить босыми.
Так сгорите в аду вместе с бестией.
На углях там напляшитесь досыта.»
Замолчал князь. Сквозь пламя гудящее
И сквозь стоны никто не услышал бы,
Как стремительно стрелы звенящие
Пронеслись из кустарника ближнего.
И опять судьба свой жребий кинула.
И отвёл случай стрелы калённые.
То Рогнеда к Владимиру кинулась
И упала, как птица пронзённая.
Князь завыл, как от боли мучительной,
И, в гримасе скривив лицо страшное,
Он вскочил на коня и стремительно
В темень кинулся с горсткою стражников.
И луна из-за облака вышла вновь,
И в её свете люди стрелявшие
Обернулись в ночи в серых хищников,
И бежали от гнавшихся стражников.
В тишине камышей между кочками
Пела жалобно птица болотная.
Тёмной ночью шла тропами волчьими
На охоту волчица голодная.
Лес ночной до краёв полон звуками:
Тихо шепчутся кряжи усталые,
То сердито в ночи филин ухает,
Да в кустах тихо плачет сыч жалобно.
При луне сладки трели соловушки.
В гуще леса плутает тропиночка.
Стережёт лес шальную головушку.
Жаждет лес человечьей кровиночки.
Коротка жизнь звериная, быстрая.
Волчья волюшка неизмеримая.
С удалой человеческой хитростью
Состязается ловкость звериная.
Люди травят волчицу собаками
И разят её стрелами меткими.
Хоронится она буераками
Со своими голодными детками.
Тяжело волкам в зиму холодную,
Не всегда их охота удачна,
Но роднее им воля голодная
Жирной кости за службу собачью.
Бьют волков люди, словно опричники,
А за что, никто толком не ведает
И не любят их серые хищники.
Потому волков люди преследуют.
Уж не знает никто, сколько времени
Гнал Владимир коня распалённого.
Только в скачке он выпал из стремени
И упал под ракиту зелёную.
И, быть может, смертельно израненный
Князь Владимир в лесу и не выжил бы,
Но в сознанье пришёл утром ранним он
В полумрачной прокуренной хижине.
Осмотрев в полумраке жилище, он
Видел полог, свисавший лохмотьями.
Ведьма кралась к нему птицей хищною,
Чтобы когти свои вонзить в плоть ему.
И хозяйничала карга старая,
И дурманила князя сознание,
И пьянила своими отварами,
И шептала свои заклинания.
Князь, собравшись последними силами,
Сильно пнул каблуком сапога её
И ногами неистово бил её,
И словами плохими ругал её.
Но, вдруг, от удивления ахнул он,
Вместо ведьмы увидев Рогнеду.
На груди у неё под рубахою
На бечёвке висел крестик медный.
Волос белым стал, словно побеленный.
Понял князь, что в горячке убил её.
Этот крестик он видел у Зелена.
Как попал на грудь павы любимой он?
На лужайку зелёную нежно князь
Вынес тело её бездыханное.
Из-за кущей густого орешника
Подошёл к нему Зелен с охраною.
Без единого слова, без звука он
Меч свой острый вонзил в тело девичье.
Обернулась Рогнеда гадюкою.
Взвыл Владимир, отпрянув от нечисти.
Извивалась змея омерзительно.
Наступил ей Владимир на горло
И, на друга взглянув подозрительно,
Он спросил на дыхании спёртом:
«Сколько лет мы с тобой дружбу ладили?
Ты со мной связан клятвой священною.
Твой ли крест на груди этой гадины,
Что был дан мной тебе при крещении?
Дабы не был подвергнут гонениям,
Низко в пояс ты мне поклонись к земле,
Осени себя крестным знамением,
В своей преданности поклянись ты мне.»
Посмотрел князь на друга презрительно.
Сколько было в нём злобы немереной!?
Пал на Зелена срам унизительный.
Заклеймило клеймо недоверия.
«Не грози мне, Владимир, виной коря.
Все упрёки твои, князь, навеяны.
Сыновья за моею спиной стоят,
Со мной служат тебе службу верную.
Князь державный и друг мой проверенный,
Сыновьями своими клянусь тебе:
Коли нас уличишь ты в неверности,
То убей нас за подлости гнусные.»
Чёрный лик князя, как на пожарище,
Искривила усмешка зловредная.
Показал боевому товарищу
Князь на ведьме распятие медное:
«Что ответишь мне, друг мой проверенный,
Что сей крест у тебя был украденный?
Или, может быть, был он потерянный?
Как попал он на грудь этой гадины?
Сыновьями поклялся прилюдно ты.
Поберёг бы родимую кровушку.
Сам обрёк ты сынов на казнь лютую,
Так отдай же ты мне их головушки.
Видит бог, я не зря тебя спрашивал
Про дарённый мной крестик с распятием.
По сему я велю своим стражникам,
С сыновьями в заложники взять тебя.
Сей же час я прошу стражу верную,
Верой мне послужить, своей силищей.
Я велю из троих сына первого
Приведите ко мне на судилище.
Слов пустых было много намелено.
Давит душу мою жернов каменный.
Сына старшего ловчего Зелена
Я велю сжечь живьём в жарком пламени.
И не нужно меня путать бреднями.
В злобе я негодую неистово.
Я повесить велю сына среднего
На суку крепком дуба ветвистого.
Шибко зол я на Зелена падшего.
Истреблю я плод семени сучьего.
Я велю утопить сына младшего
В мрачном чреве болота трясучего.
Пусть пойдёт молва скатертью стеленной.
Заклеймят нас словами нелестными.
Крест из древа прибить к груди Зелена,
Как веригу, гвоздями железными.
Такова кара за прегрешения.
Нелегко мне решать дела сложные.
Таковым моё было решение.
Мне теперь умыть руки положено.»
Отдохнуть князь решил от дел праведных.
Восвояси пошла княжья братия.
Только Зелен рыдал окровавленный,
Осыпая Владыку проклятьями:
«Ты, Владимир, прославлен в сражениях,
Бьёшь врага своей удалью-стойкостью.
Свой народ ты подвергнул мучениям.
Насаждаешь ты веру жестокостью.
Знать, твоё помутилось сознание.
Не меня своей правой десницею,
А себя ты подверг истязаниям
И тебе всё воздастся сторицею.
Легион христиан преумножил ты.
Твоё дело печально прославится.
Не моих сыновей уничтожил ты.
А твои на закланье отправятся.
Ты принёс нам Христово учение,
Но мечём и огнём крепишь веру ты.
Кончишь жизнь ты в душевных мучениях,
В преисподнюю будешь низвергнутый.»
Вздрогнул князь. Будто дымкою белою
Пелена затуманила глаз его.
И Владимир, вдруг, в облике Зелена
Распознал гусляра седовласого.
В злобе он старика окаянного
Стал душить своей хваткой смертельной…
И под сводом шатра полотняного,
Вдруг, Владимир проснулся в постели.
И в лесу соловьи пели трелями.
По утру дятла стук слыл приметой.
И дарила истому постель ему.
И стоял Зелен рядом с Рогнедой.
Прочь умчалась истома пьянящая.
Вспомнил князь эпизоды сна страшного.
Протянул к ним он руки дрожащие.
О ночном сне стал он их расспрашивать:
«Много выпили мы вина красного
И заснул вчера в пьяной истоме я,
И являлись виденья ужасные,
И терзали меня ночью тёмною.
И являлась колдунья проклятая,
И травила мой разум растлением.
Укажи, где сейчас сыновья твои?
Я велю привести их немедленно.
Поклянись, Зелен, клятвой священною,
Что не связан ты с ведьмами, с лешими,
Покажи крестик, что при крещении
Мной на шею тебе был повешенный.»
С грустью Зелен взглянул на Владимира.
Стал он князя рассолом отпаивать.
Видно после вчерашнего пира он
Занемог. Стал его успокаивать:
«После баньки вчера сытно кушал ты,
За столом вина пил упоительно.
Мы застали тебя, князь, уснувшего
И в шатёр почивать унесли тебя.
Не пойму, что ты ночью увидел,
Сатану или чёрта рогатого?
Чем, Владимир, тебя я обидел,
Коль во мне видишь ты виноватого?
О каких сыновьях ты спросил меня?
Ты же знаешь, живу одиноко я.
У меня была жёнка красивая,
Но почила моя черноокая.
Видно ты после баньки запаренный,
Опьянел от настойки с полынником.
Медный крестик, тобою подаренный,
Я отдал молодому дружиннику.
Сего отрока, вдруг, стало жалко мне –
Отправлялся он в путь без распятия,
Ведь боялся он леших с русалками.
Будет крестик от бед охранять его.»
Понял князь, что молол он напраслину,
Видно выпил вчера через мерно он.
И поклялся не пить вина красного,
И обнял он товарища верного.
Ни к чему при дворе дрязги спорные.
На чужую печаль не позариться.
Приказал он начать сборы скорые,
Восвояси всей свите отправиться.
По пути не шутил он с охраною,
А сидел на коне хмурой тучею.
Он стал видеть видения странные.
Стал печальным Владимир, задумчивым.
Глава десятая
Воевода таёжными тропками
Вёл дружину путями незримыми.
Твёрдо шли меж болотами топкими.
Гатью ехали между трясинами.
Через дебри лесными полянами
Возвращались с богатой добычею
И, от алчности сытые-пьяные,
Наливались глаза их по бычьему.
Шли болотами не проходимыми,
Между соснами шли и осинами
И дорогами шли нелюдимыми,
И обоз заплутал меж трясинами.
Загружёны добычей богатою,
Серебром-золотом ослеплённые,
Прорубали мечами булатными
В дебрях путь витязи утомлённые.
В руках луки и стрелы точёные
Наготове у бдительных стражников.
Везли связанным в путы кручённые
Златовласа на суд князя страшного.
Не мила жизнь, свет белый не люб ему.
Впереди ждёт опала не лёгкая.
Вдруг в трясине рыча что-то хлюпнуло.
В сердце княжича вдруг что-то ёкнуло.
Перед взором предстало видение.
Вспомнил он свою страсть не сломлённую.
И нашло на него тут затмение.
И он канул в трясину зелёную.
Златовлас в бездну топкую ринулся,
Лишь над ним волны с тиной сгустились.
Догонять его стражники кинулись.
Все дружинники в поиск пустились.
Без следа канул в омуте друже сей,
Только волны прошли над трясинами
И метались дружинники в ужасе,
И рыдали они от бессилия.
Тщетно в Киеве ждал возвращения
Князь в молитвах ночами бессонными.
Вымолял он у Бога прощения,
Денно-ночно склонясь под иконами.
Да не принял Бог эти рыдания,
Не нужна Богу эта слеза его, -
Молвит слово в былинных преданиях
И живёт быль в народных сказаниях.
|
