Пролог
Глава первая
Ждёт весну под снегами уснувший лес,
Чтобы жизнь вновь начать в пору летнюю
И хранят в себе тайны минувших лет,
Словно стражники, кряжи столетние.
Лес оттает от савана снежного.
Выйдут реки из плена ледового.
С появлением первых подснежников
Отступает зима в своё логово.
Реки полнились водами талыми,
Пахло в избах блинами и ладаном,
И кружилась вороньими стаями
Некрещеная сила над падалью.
Тщетно рвётся на вольную волюшку
Забродившая кровь молодецкая.
В буераках шальную головушку
Караулит стрела половецкая.
В стольном граде, в кремле белокаменном
Князь Владимир сидел. Русью правил он.
Осаждал он врагов словом праведным.
Наставлял он глупцов словом праведным.
Постарел князь с годами. Был болен он.
Жил на свете он годы последние.
Подросли в доме князя три воина.
Возмужали три сына-наследника.
Им пора уж служить службу верную,
Сторожить Русь от ворога клятого,
А за ними Ветлуша – мать верная,
Словно клушка следит за цыплятами.
Сыновья в доме нежатся с малости
Ожирев от безделия праздного,
Но растил сыновей не для шалости
Старый князь, а для подвига ратного.
Каждый выше отца на пол сажени
И у всех троих головы светлые.
Но кому на престол быть посаженным?
Кто Владимиру в том посоветует?
И гнетёт гнёт вопроса заглавного
Тяжестью камня краеугольного:
Кто продолжит дела православные,
Защитит от врагов землю вольную?
Сыновья маются от безделия.
Забродила кровь от молодечества.
Так пускай же они за пределами
Честно служат во славу Отечества.
Как-то утром князь, сев за стол с яствами,
Проведя ночь в раздумьях мучительных,
Обратился к сынам своим ласково,
Те привстали с поклоном почтительным:
«Я уж стар. Видит Бог, умру скоро я.
Голос слаб и слабо моё зрение.
Кто мне станет надёжной опорою
И подхватит поводья правления?
Защищал я от происков вражеских
Наши русские земли державные.
Далеко за пределами княжества
Люди знают дела мои славные.
Но кружат в небе чёрные вороны.
Чую сердцем своим колдовство врага.
Отправляйтесь, сыны, на три стороны.
Прогоните проклятого ворога.
На зелёной траве поля бранного
Одолейте вы силу нечистую,
Прогоните врага окаянного,
Землю нашу от скверны очистите.
Пронесите Христово учение
До глубин некрещеного разума.
Кто испьёт сию чашу в мучениях,
Тот на царствие будет помазанным.»
Накатились, вдруг, слёзы горячие.
Тишина воцарилась могильная.
Только свечи трещали горящие.
Подошла к сынам матушка милая.
Провожая на подвиги ратные,
Мать смотрела им в очи невесело
И, целуя в чела троекратно их,
Им на шеи иконки повесила.
Всем на грудь образа Богородицы,
На сердца Её лики печальные
И напутствуя, как это водится,
Грустно молвила слово прощальное:
«Сколько б лиха в пути вы не встретили,
Как не тяжка была б жизнь походная,
Пусть вам вместе с иконками этими
Вспоминается матушка родная.
Их повесьте на цепочки тонкие
И пусть греются души иконками,
А я слушать сердца ваши звонкие
Тихо буду ночами бессонными.»
Мать смахнула слезинки украдкою,
Плач сокрыла печальною песнею.
Сыновья, пригубив мёда сладкого,
Предались озорному веселию.
Лишь Владимир сидел серой тучею.
На душе его было невесело.
Приказал он холопу подручному
Позабавить его звонкой песнею.
Князь от мёда рассудком нетрезвый был,
В голове его было затмение –
У холопа язык был отрезанный,
Он не мог усладить князя песнею.
Тут персты в тишине княжьи хрустнули
И свершилось Владыки желание –
Привели со двора старца с гуслями,
Стали слушать Бояна с вниманием.
А столы там стояли подковою.
В середине столов дали сесть ему.
Были все звуком струн околдованы,
Заворожены сладкою песнею:
«В тёмной пасти ущелья глубокого
Водопады ревут, как чудовища.
Далеко за горами высокими
Две дружины схлестнулись в побоище,
Два огромнейших войска бесчисленных,
Две армады, две силы державные.
Но была эта сеча бессмысленной,
А людская погибель бесславная.
Гибли в битве не освободители,
А коварные завоеватели.
Шли с войной орды алчных грабителей
И несметных сокровищ искатели.
Шли в доспехи они облачённые
И несли с собой стяги священные,
Жёлтым дьяволом все увлечённые,
Обрекаясь на муки плачевные.
Далеко за пустынями жаркими
Страна эта, за горными грядами,
И пестрит она красками яркими,
Удивляет своими обрядами.
Голоса о несметных сокровищах
Той страны отовсюду доносятся.
Ждёт паломников гибель в побоищах.
Их не мало в земле той покоится.
В ту страну все стремятся неистово,
Опьянённые от сказок красочных.
Ждёт погибель безумцев воинственных
Всех, как правило, в землях тех сказочных.
Так же я, увлечённый соблазнами,
В рати той был, но выжил в сражении,
Превратился в раба безобразного
И терпел от людей унижения.
Посчастливилось мне в том, что выжил я
Или лучше б я пал в пекле брани той?
Хуже пытки любой быть униженным
И в цепях жить избитым, да раненным.
И ушёл бы я в царство загробное,
Чем терпеть на себе взгляды гневные.
Но была рядом девица скромная,
Что лечила мне раны душевные.
Как красива была эта дивчина!?
Гибкий стан её, как лук изогнутый,
Очи чёрные на белом личике,
Обрамляли его чёрны локоны.
Как приятен мне был голосок её!?
Я смотрел в её очи любимые.
Но в неволе душа моя сохла там,
Вспоминая сторонку родимую.
Из урочища магометанского
Тщетно рвался я в наш край берёзовый
И дошли до аллаха исламского,
Наконец-то мольбы мои слёзные.
Я вернулся из плена невольного,
Но в неволе душа моя мается.
На берёзку взгляну белоствольную –
Дева та с грустью мне вспоминается.
Гнёт тоски давит душу раздольную
Хуже полона магометанского.
Стала чуждой мне жизнь моя вольная.
Деву я полюбил басурманскую.»
Смолкло в тереме гуслей звучание.
Молча все размышляли над песнею.
И среди гробового молчания
Слово молвил Владимир невесело:
«Прослезил ты меня, старец певчевый.
Только вера у нас православная.
Любишь ты басурманскую женщину,
Значит вера твоя слишком слабая.
Уморил ты меня своей сказкою.
Я прошу сей же час своих стражников
Певуна сего за руки ласково
Отвести в кузницу, сего сказника.
Кузнецы там у горна зажжённого,
Дабы он не мутил смуту криками,
Закуют его в цепи тяжёлые
И обвесят крестами-веригами.
И отсель же гоните антихриста.
Пусть уносит уста свои красные.
Побывает старик в участи Христа
И забудет свою любовь страстную.»
Из дворца увели старца стражники.
В почивальню ушёл князь с супругою.
Во дворце оставались лишь бражники
И при них разна челядь с прислугою.
Глава вторая
Ночь прошла в материнских рыданиях
И прощальных пирах между братьями.
Утром двинулись в странствия дальние –
Каждый брат во главе верных ратников.
Шли дружины вершить дела ратные,
Совершать иноверцам крещение,
И несли мечи в ножнах булатные,
А на стягах иконы священные.
Шли дружины по улицам Киева
И звенела брусчатка дубовая.
Вышли люди смотреть диво дивное,
Как по граду шла сила бедовая.
И не раз это видели вроде бы,
Провожая войска перед битвами.
Из толпы появился юродивый
И на землю упал под копытами.
Зло оскалились кони хрипевшие.
В кровь ланита разрублены плёткою.
И пинка от дружинника пешего
Получил он, но был спасён тётками.
И ему бы с кровавою раною,
Плетью до полусмерти избитому,
Схорониться, но он речи срамные
Всё кричал вперемешку с молитвами:
«Князь Владимир, покайся пред Господом!
На погибель отправил ты отроков.
Одолеть путь тернистый не просто так.
Перед верой бессильна сталь острая.
На алтарь, будто агнецы робкие,
Сыновья на заклание шествуют.
Но пройдут они тропкою торною
Через тернии в Царство Небесное.
А тебе за твои злодеяния
Путь лежит в подземелье бесовское,
Но пройдёшь ты, князь, через страдания,
Заболит твоё сердце отцовское.»
Шумным гомоном Киев заполнился –
Провожали рать на дело правое.
Княжьим отрокам образ запомнился
Горбуна с рваной раной кровавою.
На страдальца никто не обиделся,
Но среди крестов златых за бликами
Седовласый им старец привиделся
В одеянии белом с веригами.
Хоть видение то мимолётное,
Как сквозь тучи луч солнышка красного,
Но запомнилась рана под плёткою,
Да лицо старика седовласого.
Ещё долго пугали на звонницах
Голубей звонари колокольные
И смотрели вслед княжеской коннице
Киевляне из града престольного.
И смотрели они вслед ушедшему,
Пока войско не скрылось за кручами.
Только князя тревога душевная,
Вдруг, нежданно в тот вечер замучила:
«Вот сыны мои дом мой покинули,
А ведь вырастил я их с младенчества
И в поход их отправил погибельный
Послужить верой-правдой Отечеству.
Сколько лет на престоле я сиживал,
Видит Бог, всегда правил я правильно.
Но боюсь, что сынов не увижу я.
Подскажи мне ответ, Боже Праведный!»
И клеймил себя князь, как проклятого,
И себе сыпал пепел на волосы.
Образа князь пытливо разглядывал.
Не услышал он Божьего голоса.
Князь ослеп и оглох к ближним, может быть,
У кормила правления властного
И не слушал он Божьего голоса,
И не вёл за собой Божий глас его.
Капли воска на пол тихо падали.
Был немым лик Христа кареглазого.
Лишь почудился, вдруг, над лампадами
Светлый лик старика седовласого.
И Владимир подумал, что в старости
Всем мерещатся эти видения,
Но пока он, не сгорбленный старостью,
Крепко держит поводья правления.
Ни приметой какой, ни пророчеством
Знать не дали иконы священные:
Суждено ли ему в одиночестве
Дожидаться сынов возвращения?
|
