***
Ходит Ярилушка по темны'м лесам,
по зелёным лугам, по сёлам-деревня'м.
Сам собою Яр-Хмель похваляется –
Никто краше меня не наряжается!
У него на голове из алого мака венок,
у него в руке спелых колосьев пучок,
на нём балахон, разукрашенный травами, реет.
Нет его, Хмеля, хмелей веселее.
Без него девушки песен весной не играют,
без него свадьбы на Руси не бывают.
На кого Ярило воззрится –
тот не может уже не влюбиться.
Ходит Ярило по се'ням кленовым,
по кле'тям еловым,
по теремам, по высоким хоромам,
по сосновым светлицам,
где спят-почивают красные девицы.
Тронет Яр-Хмель алым цветком
сонную девицу –
ей уж не спится, уже не лежится,
всё про милого гребтится.
А Ярило стоит над ней. улыбается –
Не горюй, не печалься, красавица.
Выходи-ка вечерней зарёю гулять,
хороводы водить, плетень заплетать,
с дружком миловаться,
тайком целоваться.
Увидит Яр-Хмель спящего мо'лодца –
золотистым колосом касается-колется.
У молодца кровь разгорается.
А Ярило стоит, улыбается.
Любит Ярило весенние ночи, любовные чары.
Много подарков у щедрого Яра –
Вот вам сердечные радости,
вот вам любовные сладости.
* * *
На деревне, что ни вечер,
запевают песни.
Светом севера расцвечен
красный месяц кресень.
Тихо ласковые речи
говорят при встрече.
Слышно тайное журчанье
слов при расставанье.
Чей-то парень затесался
в хоровод девичий…
Отчего не постеснялся
нарушать обычай?
То недвижим, то пройдётся,
белых рук касаясь,
от глубоких, как колодцы,
глаз не отрываясь.
Может, кто-то догадался,
усмехнулся тайно.
Или парень затесался
в хоровод случайно?
Тёмен лес на светлом фоне
северного неба,
и рукав, склонясь в поклоне,
намочила верба.
Сладко сердце замирает
от горящих взглядов.
Белой ночью не смолкает –
Леля, Леля, Ладо…
***
Я еду куда-то в телеге
по мягкой дороге просёлка.
А мимо плывут и плывут
по небесной реке берёзы и ёлки.
А мысли далёко-высо'ко,
безоблачны в кои-то веки…
Вот так бы всё ехать и ехать без спешки
просёлком в телеге.
По краю – ярутка, кукушкины слёзки,
сухие метёлки…
Вдали по откосам – часовни, погосты,
кресты, новосёлки…
По милой земле наших отчич и дедич,
до самой Онеги,
вот так от деревни к деревне
всё ехать и ехать в телеге…
Ярутка, кукушкины слёзки,
дорога, ведущая к Богу…
Есть несколько мест дорогих
и оставленных неподалёку.
В дремоте слипаются веки,
цепляются ветки, шуршат о ночлеге…
Вот так бы всё ехать и ехать
по мягкой дороге в телеге…
То будто листва шелестит под ногами,
то Генделя сладкие звуки,
то запах фиалки ночной, фиолетовой любки.
По полю, по лесу из зоны АЭС,
от отравы прогресса
в надёжном ковчеге, без спешки,
по мягкой дороге просёлка
всё ехать и ехать в телеге…
Простор голубой и сумрачность сказочной чащи…
А воздух… чистейший, свежайщий,
и нет его слаще.
Века протекут незаметно…
Но ныне и присно, и в будущем веке
вот так бы всё ехать и ехать неспешно в телеге…
* * *
В заросшем источнике горький
на листьях опавших настой.
Я шёл по тропе, по просёлку,
по колкой дороге лесной.
Низкие тучи несутся,
волнуется спелая рожь.
Ропщут берёзы и гнутся,
и ветер на время похож.
А вечером тихо и ясно.
Трава заблестела росой.
Задумчиво глядя в пространство,
сижу на крылечке босой.
Заласканы ноги травою
и нежною пылью дорог.
В прошедшем, как в горьком настое,
мне сладостен каждый глоток.
***
В пруд на рассвете упада звезда,
горькой воды я напьюсь.
Труд мой уходит в песок, в никуда,
и всё - таки я остаюсь.
Небо закрыто сплошной пеленой,
лес не привык выбирать,
он умирает перед зимой,
но остаётся стоять.
В русском пейзаже, в дали золотой
есть непонятная грусть.
Вольные строки из книги лесной
я затвердил наизусть.
Над опустевшей землёй в небесах
птицы летят, ну и пусть.
Чёрные борозды строк на полях,
и все-таки я остаюсь.
Небо закрыто сплошной пеленой.
Я затвердил наизусть
вольные строки из книги земной –
всё-таки я остаюсь.
Огородник
Я разбил на дертях огороды
и живу в непрочном шалаше.
Не велик мой уголок свободы,
но покой и мир в моей душе.
И покп волнуются народы,
и невинную пускают кровь,
в огороде зеленеют всходы –
лук, капуста, репа и морковь.
Вижу все явления природы –
вёдро, и ненастье, и рассвет.
Только кажется, что мир мой огороды.
Мир мой Божий, где пределов нет.
Вся земля – большие огороды,
если посмотреть издалека.
вырастают города, народы…
Только вместо месяцев – века.
Вырастают и шумят народы –
гласность… конституция… права…
но раскинулись спокойно огороды,
и шуршит под дождиком ботва.
Вечерами выпадают росы,
небо ясно, слышен каждый звук.
Вдоль ограды я иду и звёзды
совершают свой обычный круг.
Пластинка
В закоптелой крынке розы.
Снег окне идёт, идёт…
Ставлю диск кончерто-гроссо.
Воскресенье, скрипок вздёт.
В этом ритме море, мирты,
и пейзаж другой и век,
но смотрю – в таком же ритме
валит, валит русский снег.
Ритмы волн кончерто-гроссо,
скрипки, звуки, завитки –
снегу, русскому морозу
так созвучны, так близки!
И пока звучит пластинка,
всё в единстве, всё слилось –
волны, глиняная крынка,
розы, музыка, мороз.
Костромичка
Хорошо, если есть и в стихах, и в лице,
и во всяком творенье
что-то вроде горчинки
в рябиновом терпком варенье.
У неё же характер – вы не поверите –
легче пушинки.
Ну а скромность, и кротость, и светлость –
подобие белой кувшинки.
А лицо словно лик Богородицы
на старинной иконе.
Приложился бы ангельски
и склонился в поклоне.
Взглянешь, скажешь:
- Вот самый типичный портрет костромички.
Всё родная природа дала
от мизинчика и до реснички.
***
Зимним вечером из бани
по тропинке над рекой
мама с дочкой. мама с Аней
возвращаются домой.
Щёки будто бы в румянах,
и платком укутан рот.
Аня катится на санках,
мама так – пешком идёт.
Проплывают мимо ёлки,
и сугробы в полный рост.
Спит деревня на пригорке,
в небе много-много звёзд.
Аня едет, смотрит только,
руковичкой шевелит.
Рот закрыт, сидит тихонько,
ничего не говорит.
Ничего ещё не знает,
смотрит вверх и к речке вниз.
Тихо. Снег вокруг сверкает.
Впереди ещё вся жизнь.
Царица
Имеет корову и птицу
и живности корм задаёт.
А я всё: - «Царица!... царица!...»
Царица в деревне живёт.
Умеет царица трудиться.
Земля въелась в руки её.
А я все: - «Царица!... царица!...»
Царица стирает бельё.
Да что же со мною творится?
Уже в бороде серебро,
пора бы притихнуть, смириться,
а бес все в ребро да в ребро…!
Тропинка
По мягкой луговинке,
где не ходили "в жись",
вдруг пролегла тропинка
откуда ни возьмись.
Не улицей та тропка
из края в край села,
а луговинкой топкой
зачем-то пролегла.
Никто по ней не ходит,
(не видно, чтоб ходил).
А тропку топчут вроде…
Ни леший ли чудил?
Трава опять примята –
ходящих не видать…
Да трудно ли, ребята,
загадку разгадать?
Отгадку прочитаю –
она ведь у двоих
написана, я знаю,
на лицах молодых.
У них горит глубинный
слепящий блеск в глазах,
без видимой причины,
улыбка на губах.
Зимой
Стволы у берёз не жалеют патроны,
и тонко звенят снегирей перезвоны.
Откуда взялось ремесло кружевниц
понятно, как взглянешь сквозь иней ресниц.
А те, кто в деревне зимой не живал,
красы настоящей вовек не видал.
Издальки деревня – лишь крыш уголочки.
А дом будто в белом пуховом платочке.
Дома – точно бабы,
поодаль в сторонке
сараи- подростки и бани- девчонки.
***
За рекой огонёк –
несказанный мой свет,
но об этом молчок,
разрешения нет.
У реки, как свирель,
соловьиная трель.
Чувель – навель-вель-вель,
завивается хмель.
Чувель – навель-вель-вель.
Моя песня лети.
Белым снегом метель
замела все пути.
Кто-то гроздья рябин
на тропинку бросал.
Я ж, не зная причин,
что за притча – гадал.
На окошке герань,
и соринка в ведре.
Счастье рань-перерань
мне кричит «ку-ка-ре…»
За рекой на горе
свет далёкий горит,
как звезда в январе,
как слезинка, блестит.
Счастье светит в ночи
далеко, как звезда,
и меня на печи
не найдёт никогда.
За рекой огонёк,
несказанный мой свет,
потому и молчок –
разрешения нет.
***
Я весёлый лишь так, на виду,
и неважно, какой в глубине.
Как увидишь на небе звезду,
так и вспомни, мой друг, обо мне.
Я твой дом стороной обхожу,
отвернувшись от штор на окне.
Голубиное слово сдержу.
Если встречу, то встречу во сне.
Я к тебе никогда не приду…
Но случайно, одна, в тишине,
как увидишь на небе звезду,
так и вспомни, мой друг, обо мне.
|
