" О Русская земля,
уже за шеломянем еси!"
("Слово о полку Игореве")
Мы ушли в другое время,
В сумраке бредём.
Русь осталась, как деревня,
где-то за холмом.
Наш народ свои святыни,
отступая, сжёг.
Эти жертвы, боль России,
видит, видит Бог.
Где тепло родного дома?,
огонёк в окне?
Оказались в незнакомой
чуждой нам стране.
Русь с котомкой за плечами,
с посохом в руке.
Остановится, поставим
складень на пеньке.
И доносит ветер вольный
из других времён
с разорённой колокольни
тихий, тихий звон...
***
В прошедшем немало ярчайших страниц.
Остались лишь всполохи дальних зарниц.
От русской породы – неясная тень
и мёртвые срубы пустых деревень.
А то, чем пока что ещё дорожим –
звезда над просёлком, над избами дым,
ночной перелёт прилетающих птиц
и тихие всполохи дальних зарниц.
***
Колокольни помётом засыпаны,
загажены наши святыни.
Гири ходиков до полу, печь в паутине.
Неприкаянно бродят овинники,
банники и домовые.
Кто их доли лишил – сгиньте такие–сякие!
На поля позаглохшие наши, на небесные сини
возвращаются жаворонки – жаворонки России.
Хоть невидимы в солнечном небе,
как ангелы или святые,
прилетают к нам жаворонки –
жаворонки России.
Прилетают они, прилетают они
(ах, как долго)
на Волгу-Оку, на Сухону – реку
и на Пинегу
к архангельскому мужику.
Как серёжками,пристань увешана старыми шинами.
Поле за ивами – звон над вершинами.
А с молебном целебным да с ковшиком,
да с пожеланьем здоровья
всё никак не дойдут что–то
странники из Приднестровья.
Видение в селе Горелец
( 7 июля 1992 г.)
В сиянье рассвета и дымку ополья,
в дремотную свежесть пустых деревень
нежданно с молчавшей давно колокольни
слетело, как голубь, негромкое – дзень-нь-нь…!
Над бывшим селом, над речушкой заросшей,
над зеленью буйной, прикрывшей разгром,
над брошенным кладбищем, лугом заглохшим
другой раз ударило сильное – бом-м-м…!
И вот над быльём, над непаханым полем
( я сам не пойму – то ли явь, то ли сон? ),
над лесом дремучим, над русским раздольем,
над спящею Русью раздался трезвон.
Откуда ни взявшийся в грешной России
звонарь выбивает – динь-день, динь-день-дон!
И людом наполнились избы пустые,
и в поле расцвёл синим маревом лён.
А в воздухе свежем звонарь всё выводит
так чисто, так ясно – динь-день, динь-день-дон!
И сами собой просветлели в киоте
оклады и краски потухших икон.
В полыни, в бурьяне прорезались грядки,
стога поуставились, выкошен склон,
подправились срубы… Уже на супрядках,
кружась, зажужжали волчки веретён.
Прохожие крестятся с низким поклоном.
Как в веру исконную, входят в село.
Ну, слава Те, Господи, с верой и звоном
в обратную сторону время пошло!
Праздник
Дивный город на горе,
церкви словно павы.
Срубы будто в серебре.
Золотые главы.
В голубом тумане лён.
Золотятся нивы.
В небесах играет конь
светлогривый.
На лугу огни-платки.
Празднику все рады.
Пляшут бабы, мужики,
малые ребята.
А девчата – как плывут
в светлый сумрак сада,
и так сладко поют –
Леля-Леля-Ладо…
Не спеша, как мёд, текут
русские напевы,
словно плат бескрайний ткут
из холстов посевов.
Доставай-ка из печи,
выноси навстречу
золотые калачи
сдобной русской речи.
И ни слов, ни чаш пустых.
За столами тесно.
Дай вам, Бог, плодов земных,
радостей небесных.
***
Мы живём в недостроенном доме
с небом звёздным в открытом проёме.
Среди стружек. опилок, обрезков
дух смолистый лесов-перелесков.
Светлый дух, светлый будущий дом…!
Ничего. что привычный разгром.
Шум берёзы в открытом проёме…
Мы живём в недостроенном доме.
Дом-то что!? – я бы пел соловьём –
да страна недостроенный дом!
И семья – недостроенный дом.
И душа – недостроенный дом.
***
Отступили до Непрядвы.
От досады впору выть.
Но не в силе Бог, а в правде –
значит нам и победить.
Отступили, хмуро глядя.
Горький выдался урок.
Но ещё стоит в засаде,
ждёт свой срок засадный полк.
Щедро землю окровавив,
полк передовой полёг.
Но ещё стоят в дубраве
князь Владимир и Боброк.
И ещё у нас в засаде
духи предков, Род, Сварог
и полки небесной рати.
Сбросим иго – дайте срок.
…Всё опять начнём мы снова.
Кто не с нами – уходи.
Утро… Поле Куликово…
Даль столетий впереди…
***
Если сбился с пути
и ни троп, ни дорог,
пусть дымком вдруг пахнёт,
заблестит огонёк.
Если тёмен восток
и не видно ни зги –
"да воскреснет наш Бог,
расточатся враги".
На горе, на горе
крест высокий горит.
На заре, на заре
пусть звонарь зазвонит.
Поднимайся. звонарь
, по ступеням спеши.
Над Россией ударь
с колокольни души.
Дремлет в поле трава,
дремлет в ряске вода,
а душа пусть не спит,
пусть горит, как звезда.
Пусть встаёт наш народ
словно во поле рожь.
Кто по правде живёт
всяким делом хорош.
Если пашешь – паши,
если пишешь – пиши,
ну а праздник придёт –
так пляши от души.
А придётся когда
побывать на войне –
пусть все пули свистят
далеко в стороне.
Пусть печаль и беда
пролетят мимо нас.
Что нам даль, что года,
если радость из глаз.
Хоть полвека пройдёт,
хоть и век пролетит,
пусть любимая ждёт,
пусть любимый спешит.
Поднимайся, звонарь,
через ступеньку беги.
Да воскреснем, как встарь –
расточатся враги.
***
Когда стоит ненастье на дворе,
ни сами ли мы в этом виноваты?
А на столе, на скатерти – гранаты
в сухой шершавой грубой кожуре.
Мы вместе выпьем райские плоды.
Со мной отведай сладостного сока.
А в зёрнах сохраняются до срока
плоды другие, новые сады.
Всё то, что есть, что будет, что живёт,
зерну подобно, яблоку граната –
и век, и год, и книга, и соната,
и человек. и город, и народ.
И слово тоже, лёгкому зерну
подобное, вдруг силу набирает,
как дерево, незримо вырастает,
пускает ветви вверх и корни – в глубину.
Суровый климат в нашей стороне.
Опять холодный ветер задувает.
Но дерево, растущее во мне,
поющих птиц на ветках укрывает.
***
Запотевшее стекло…
Что-то там, в оконной раме -
то ли волны с гребешками,
то ли лебедя крыло.
Ветер полы развевает,
дождь сечёт людей и вдруг
над дорогою взлетает
зонтик, вырванный из рук.
Белым аистом зима
опустилась в белом поле,
и все лодки на приколе,
в белых шапках все дома.
Жизнь течёт неторопливо
в ритме праздничных забот.
Вкус к труду, цветенье сливы –
Все приходит в свой черед,
и парит над облаками
расписной воздушный змей
там, где стаи проплывают
журавлиных кораблей.
***
Как сладко слово "общество" и завтрак на траве.
И все вокруг в таинственном и радостном
родстве.
Когда же это было... Всё слышу до сих пор
безмолвную беседу, просторный разговор.
И я лежал под деревом, покусывал травинку,
и улыбалась девушка улыбкою с кислинкой,
и детский шрам чуть виден был под бровью
в уголке,
и тень ресниц, и утренний румянец на щеке.
И над причёской солнце виднелось на вершок.
Во рту не таял сахарный болтливый петушок...
...Простите, не об этом я хотел сейчас сказать,
ведь камерные радости легко-легко понять,
но что искал хорошего в снегах бескрайних
Амундсен?
Там не было заведомо ни золота, ни пряностей.
Какой же дух вселяется и тянет до сих пор
и обществу, и выгоде идти наперекор?
Катакомбная Россия
Скромной крестьянкою – скорбной -
от хамства, апломба, неправд
Россия ушла в катакомбы
к молитвам при свете лампад.
В пещерах глубинных и темных
разрознены, разобщены,
как зёрна, храним в катакомбах
память и совесть страны.
Под тёмными сводами келий
молитвы и пламя свечей.
Глухие ходы подземелий
закрыты для палачей.
Хотели увидеть покорных,
но не найдут никого,
ведь души в обителях горних,
а корни в земле глубоко.
Живём и таимся в потёмках,
и русскими выйдем на свет.
А если не мы, то потомки –
хотя б через тысячу лет.
***
Я садовником родился,
но садовником не стал.
Это в юности о лаврах
и о славе я мечтал.
В старом, милом – на Мещанской –
ботаническом саду
вишней в плошке восхищался
и викторией в цвету.
Двадцать лет в глухие годы
на печи своей сидел,
но на бедствиях народа
руки ложью не согрел.
А удачи и успехи –
утешители души –
как картонные доспехи
в детских играх хороши.
Если б не было ошибки
если б слух мой был здоров,
я сыграл бы вам на скрипке
телеграфных проводов.
И в сентябрьских аллеях,
если б живописцем был,
дождь тетрадочных линеек
косо вам изобразил.
В сизых сумерках с потёками
осенняя Москва.
Сквозь закапанные стекла –
жёлто-мокрая листва.
А в апреле, в лёгкой куртке
выйдя словно из щели,
видишь фантики, окурки
из-под снега проросли.
Но теперь всего дороже –
чтобы просто, ясно жить.
Толстокожий подорожник
надо к ране приложить.
Вы не верите? – не верьте,
ну а я упрям и тут –
верю, что сухие жерди –
будет время – расцветут.
|
