Шум машин за окном разбудил меня рано.
Круассан, чашка кофе и с Богом – вперед!
Я сегодня встречаюсь с приятелем - Жаном,
Друг-художник с Монмартра давно уже ждет.
Сотни древних ступеней ведут к Сакре-Кёру
Поднимаюсь неспешно, вот, уже и пришел,
Не отдав предпочтения фуникулеру.
Здесь, напротив «Эжена»,* я Жана нашел.
Обнялись, постояли и долго молчали.
Встреча после разлуки – немой разговор.
- Слушай, Жан, почему ты сегодня печален?
Никогда не грустить - был у нас уговор.
Расскажи, как живешь? Как ты пишешь, Успешно?
Продаешь что-нибудь? Или просто стоишь?
И ответил мне Жан с легкой грустью, неспешно,
- Продаю, по-немногу рисую Париж.
Только, что-то не очень уходят, не скрою,
Может, ты мне удачу привез, Грегуар?
А иначе, смеется, я дом не построю,
И купить не смогу дорогой «Ягуар».
В этот миг пожилая японская пара
Приценилась к пейзажу и сразу взяла.
Триста евро, на Жана как-будто упало.
И картина к японцам легко уплыла.
Мы вдвоем с моим другом ее паковали.
Уложили в картон с поролоном внутри.
И на крышке коробки еще приписали
Пожелания удачи, богатства, любви.
Мы идем по Монмартру, ветер тучи качает.
Небо неторопливо сеет мелким дождем.
Равнодушно-радушно нас Париж привечает,
Мы идем, улыбаясь, говорим ни о чем.
Настроение прекрасное! Дождь - не помеха,
Вот «бон шанс», так «бон шанс», что теперь говорить.
Мы решили, что после такого успеха
Нужно где-то присесть, что-нибудь «пропустить»!
А Монмартр громадой Сакре-Кёра увенчан.
Ароматом ласкает недешевый парфюм.
Оживленные лица обаятельных женщин
Нам игривые мысли заносят на ум.
Снова солнце глядит в голубые просветы,
Легкий пар поднимается над мостовой.
И опять разноцветье пейзажей, портретов
И туристы спешат оживленной толпой.
- Слушай, Жан, а давай-ка к «Эжену» заглянем,
«Божоле»**по бутылке и эскарго*** возьмем,
Про твою, про парижскую, жизнь поболтаем,
О моей, о московской, немного взгрустнем.
- Да, уж мимо «Эжена» пройдем мы едва ли,
Здесь все так же как прежде, XIX век.
Здесь Доде и Гюго и Дюма побывали
И Бальзак здесь писал свой бессмертный «Гобсек».
Мы садимся за столик, лицом к вернисажу
И гарсон в той же форме, что и сто лет назад,
В безрукавке вишневой подходит к нам сразу,
И с улыбкою врет, что он видеть нас рад.
Здесь сидели Шагал, Пикассо, Модильяни,
Ренуар, Писсаро, и Сезанн и Мане.
Здесь вино – как вино. Чтобы лучше – едва ли.
Но за ауру эту – готовь портмоне.
На салфетках, что нам на столе разложили,
Та же площадь, кафе, только сто лет назад.
Там гарсоны в вишневом вино разносили
И в ожившей картине оказаться я рад.
За бокалом вина плавно льется беседа,
Об искусстве, о детях – всего не объять.
- В сентябре я в Москву к тебе в гости приеду.
- Приезжай, буду рад, повидаться опять.
Жан мечтает давно походить по Арбату,
Незнакомых московских коллег повидать.
И цветы положить на могилу Булату
И со мной, как в Париже, в Москве погулять.
Два часа как минута мелькнули, и нету.
Все прекрасное быстро проходит, увы.
Жан достал зажигалку, зажег сигарету
И кафе «У Эжена» покинули мы.
- Ну, куда же теперь? Постояли немного,
- А пойдем ка в «Мимиш»****, на Шевалье де ля Бар,
Тут в тратторию эту прямая дорога,
Там, скажу я тебе, - замечательный бар…
Мы подходим к «Мимиш», не сдержать междометий,
Я бы шляпу мог снять перед этим кафе,
Представляю с трудом, ведь почти шесть столетий
Существует оно на парижской земле.
Полутемного зала манила прохлада,
Пел негромко, мечтательно аккордеон
И душе захмелевшей как жить было надо,
Чтоб не кончился этот монмартровский сон.
Мы заходим в «Мимиш», слева барная стойка,
Справа несколько столиков – тишь и уют,
А над барною стойкой, я не видывал столько,
Сотни разных купюр обрели свой приют.
Вдоль стены многорядье достоинств и цвета,
Создавая немыслимый длинный узор,
Вот уже много лет до заката с рассвета
Молча, разноязычный ведет разговор.
Тут японские йены, германские марки,
Итальянские лиры приколоты в ряд.
И купюры всех стран и холодных и жарких
Как политэмигранты не вернутся назад.
Мы присели за столик, коньяк заказали.
Музыкант «под Дассена» похоже поет
Вековая история в маленьком зале
Нас в шестнадцатый век за собою ведет.
Мимо этого дома неслись гугеноты,
Отдавая себя беспощадным мечам.
Коммунары, встречая королевские роты,
До конца не сдавались своим палачам.
Здесь история Франции, словно живая,
Караулит тебя за ближайшим углом.
Быстро тает коньяк и, бокалы сжимая,
Мы уже «за Великую Францию» пьем.
А потом пили кофе из крохотных чашек,
Ароматный, душистый и крепкий как ром.
Так уютно, тепло, и не верится даже,
Что уже через час мы отсюда уйдем.
Я открыл портмоне - евро, доллары, центы,
Что остались от этого бурного дня,
И средь них - старый новенький рубль советский,
Улыбаясь, ехидно глядел на меня.
Я достал его нежно и, мягко качаясь,
Устремил к барной стойке свой плавный полет,
Я его подарил! Не грустя, не печалясь!
Пусть теперь за меня он в Париже живет.
Объяснил я бармену, что рубль – не обычен,
Что свое государство сумел пережить.
Этот воздух свободы ему непривычен,
Но «Мимишу» он преданно будет служить.
И растроганный бармен мой «рыжий горчичник»
В самый центр коллекции кнопкой вколол.
Коньяка по сто грамм нам отмерил привычно
И рублю объявили мы наш приговор.
Так бросают монетки в моря и в бассейны,
Чтоб туда возвращаться опять и опять.
Я ж свой рубль в Париже могу, в самом деле
Два-три раза, хотя бы, в году навещать.
Ночь спустилась на город. Ночная прохлада
Тонкой струйкой стекает мне за воротник.
Мы свиданию с «Мимиш» были искренне рады.
Город мягким котенком мне к сердцу приник.
Мы идем с моим другом, немного хмельные.
Город борется с ночью потоком огней.
Тихо шепчут каштаны, как-будто живые.
И Париж с каждой встречей милей и родней.
Завтра он мне подарит другие кварталы,
Приоткроют музеи мне тайны свои.
Время мчится вперед, время мчится не даром,
Открывая мне вновь лучший город Земли.
|
