/Из далёкой курсантской молодости/
Женька, Женька, Весенников Женька,
нам удачи, хотя бы по жменьке!
Ладно, я подожду, тебе надо скорей,
мой дружище, любимый старлей.
Мне лишь двадцать один. А тебе мы вчера
и обмыли, и пропили тридцать.
Офицеры, друзья твои, все – фраера,
им причина была бы напиться.
Не хочу, чтоб скатился до уровня их,
чтоб тебя засосало болото,
чтоб зачах и исчез из души твоей стих,
и его заменила бы рвота.
В этом *лядском гнезде, где житьё, как гнильё,
в этом скурвившимся городке,
где Сегодня проходит твоё и моё,
на уставном мы все поводке.
Тяжелее свинца наш казарменный быт.
Мне отдушина – ваша семья,
да ещё Антонина, её не забыл.
Вам за всё благодарность моя.
Но завёл я совсем о другом разговор.
Тебе, Женя, печататься надо!
В стол писать тебе, Жень, настоящий позор.
Знаешь, это – совсем непорядок.
Я пишу несусветную здесь чепуху.
Для газет – про войну, про героев.
Здешним бабам – о том, что у них на слуху
и что может их радость утроить:
про курсантскую жажду залезть к ним в постель
и чтоб всё там случилось успешно.
У тебя же такое наличие тем
вызывает, я знаю, усмешку.
Ты серьёзней и старше меня. Как поэт
ты умней и намного мудрее.
И тебе, Женя-Жень, мой сердечный совет –
рви ты когти отсюда скорее.
Это трудно, я знаю, товарищ старлей, –
офицер ты, а не на гражданке.
Но придумай ты что-то, хоть морду набей
своему замполиту по пьянке.
Ведь ему, что ты пишешь стихи, наплевать
и брезглив к тем, кто званьем пониже.
Я ж хочу, чтобы мир мог тебя почитать,
как поэта, как автора книжек!
Весна-1954.
|
