ОБЩЕЛИТ.РУ СТИХИ
Международная русскоязычная литературная сеть: поэзия, проза, критика, литературоведение.
Поиск    автора |   текст
Авторы Все стихи Отзывы на стихи ЛитФорум Аудиокниги Конкурсы поэзии Моя страница Помощь О сайте поэзии
Для зарегистрированных пользователей
логин:
пароль:
тип:
регистрация забыли пароль
Литературные анонсы:
Реклама на сайте поэзии:

Регистрация на сайте

Читальный зал.Персона.Яков Рабинер

Автор:
Автор оригинала:
журнал
Жанр:



Фигура Якова Рабинера как-то малозаметна у нас на сайте(человек не склонен к многословному мельканию, но с чувством собственного достоинства читает и пишет).Между тем, Яков Рабинер автор не только интересных стихотворений, но и тонких блистательных эссе о людях искусства, аналитических работ из русской и мировой истории и так далее.
Цель сего выпуска-дать представление о разных гранях прозы Якова.Но сначала несколько слов автора о себе самом.

Автобиография

Согласно китайской мудрости, рожденье - это вовсе не начало жизни, а смерть это ещё не её завершение. "Не началом жизни" явился для меня май 1943 года. Пропущенный, как и все в то время, через советскую соцдействительность, я обнаружил себя зимой 1979 г. в Новом Свете.
Обосновался я в Нью Йорке, этом "Новом Вавилоне", как его порой называют некоторые. Быстро и органично вписался в литературный мир русскоязычной эмиграции. Статьи, стихи, рассказы были напечатаны в основной русской газете того периода, которая называлась "Новое Русское Слово". Главным редактором её был Андрей Седых, бывший литературный секретарь Бунина. Печатался я и в газете Довлатова "Новый Американец". Знал хорошо Довлатова, одно время часто бывал у него. Были публикации в журналах "Континент", "Время и мы", "Стрелец" и др., в сборниках "Русские поэты на Западе" и в "Большой Поэтической Энциклопедии" Кузьминского. Некоторые мои исторические статьи и статьи о политике стали своего рода интернетовскими "бестселлерами", судя по тому, как часто их читают на различных сайтах.


БОДЛЕР

Посвящается Наташе и Александру Кононовым


Это эссе было написано в 1978 году и должно было стать основой сценария для постановки литературно-музыкальной композиции о Бодлере. По разным причинам идея литературно-музыкального театра, с которой я тогда носился, не материализовалась, а рукопись эссе пропала, как мне казалось, навсегда. Мои друзья, с которыми я много лет тому назад репетировал постановку "Бодлера", нашли и вернули мне одну из копий эссе. Хотя со времени написания его прошло порядочное количество лет, а мой взгляд на мир не носит более столь категорично-монохромный характер, который отразился в эссе, я, тем не менее, решил напечатать его без каких-либо изменений, в том виде, в каком оно было первоначально написано.

______________________________________________________________________________________


Париж спал. Спали дома, дворцы, притоны, прикрыв усталые зрачки окон. Спали химеры Собора Парижской Богоматери, нахохлившись, как громадные каменные грифы, склонив над крышами города свои чудовищные лики. Туман густой спермацетовой слизью обволакивал Париж, прижимаясь, как любовник, к телу булыжной мостовой.
По безлюдным пустым улочкам шёл человек. Шёл, как сомнамбула. Покорный и расслабленный. Ужас и отчаянье, схватив за руки, вели его к мосту самоубийц. И когда он поравнялся с мостом, дьявол, низринувшись из тумана, вырвал его душу из тела. Так наглый воришка выхватывает кошелёк из рук ночного гуляки.
Сонная Сена приняла его тело, лениво сомкнув над ним свои мутные воды. Только книга, словно мертвец, лицом вверх, качалась и плыла, подхваченная медленным течением реки.
Шарль Бодлер. Крик взметнулся и понёсся по городу, путаясь в лабиринтах улиц. Эхо подхватило его имя, высоко взметнув его над уснувшим Парижем. Шарль Бодле-е-е-е-р!
Впрочем, это только видение, фантастический мираж, не более того.
Бодлер умер от паралича. Но как часто он думал о самоубийстве, о смерти, как часто писал о ней, примерял её к себе. Она была масштабом, с которым он соразмерял свои жизненненные проблемы. Она была мерилом, когда все остальные мерила оказывались несостоятельными. Это была драма жизни и смерти, драма, наполнявшая собой его поэзию, ставшая существом всей его лирики.
Можно представить себе основных героев этой драмы:

Её, рабу любви,
с ребячливостью самки,
Встающую пятой на мыслящие лбы.
Его, раба рабы:
что в хижине, что в замке
Наследственном
всегда, везде
Раба рабы.

Драма жизни начинается порой раньше зрелости. Возможно, правы астрологи и какая-нибудь звезда в созвездии Центавра и меняющаяся по-хамелеоновски рожа луны оказывают роковое воздействие на пухлого розового младенца, осчастливившего своим появлением близких домочадцев. Так или иначе, стоило это того или нет по астрологическим расчётам, Шарль Бодлер родился в Париже 9 апреля 1821 года. Отец, Жозеф-Франсуа Бодлер, скончался, когда сыну не было и семи лет. Мать поэта - Каролина Аршембо Дюфан, в двадцать пять лет вышедшая замуж за шестидесятилетнего отца Шарля, едва закончился установленный срок вдовства, заключила новый брак. Отчимом будущего поэта стал кадровый военный Ж.Опик, солдафон и чинуша в глазах Шарля, дослужившийся до ранга посла, генерала и туда дальше - до сенатора. Бодлер учится то в Лионе, то в Париже, в зависимости от службы отчима. Исключённый при неясных обстоятельствах из лицея, Бодлер отказался от административной карьеры, которую ему могла бы обеспечить протекция отчима и объявил, что станет писателем, что вызвало грандиозный семейный скандал. Вдохновившись, видимо, опытом казармы, отчим попробовал применить домашний карцер, но, в конце концов, отправил Шарля в ссылку - на работу в заокеанские французские колонии. Можно ли было придумать лучшее миропомазание романтичному поэту, чем почти годичное плавание по Атлантическому и Индийскому океану, с высадкой среди тропических чудес Маврикии и Реюньона.
Там, на корабле, Бодлер стал свидетелем сцены, которую он поэтически воссоздал в стихотворении "Альбатрос":

Когда в морском пути тоска грызёт матросов,
Они, досужий час желая скоротать,
Беспечных ловят птиц, огромных альбатросов,
Которые суда так любят провожать.

И вот, когда царя любимого лазури
На палубе кладут, он снежных два крыла,
Умевших так легко парить навстречу буре,
Застенчиво влачит, как два больших весла.

Быстрейший из гонцов, как грузно он ступает!
Краса воздушных стран, как стал он вдруг смешон!
Дразня, тот в клюв ему табачный дым пускает,
Тот веселит толпу, хромая, как и он.

Поэт, вот образ твой! Ты также без усилья
Летаешь в облаках, средь молний и громов,
Но исполинские тебе мешают крылья
Внизу ходить, в толпе, средь шиканья глупцов.

Но в колониях Бодлеру так и не пришлось служить. Во время промежуточной остановки на острове Бурбон, в Индийском океане, он, уклонившись от опеки капитана, доносившего отчиму, на другом корабле возвращается во Францию. Настали два свободных года жизни Бодлера. Наконец, совершеннолетний, он мог по своему усмотрению располагать временем и деньгами, оставшимися от отца. Бодлер попал в круг молодёжи, связанной с самыми отчаянными из романтиков литературы и живописи. Здесь произносились высокие речи и высоко ценились произведения Теофиля Готье и Жерара де Нерваля.
Жерар де Нерваль родился в Париже в 1808 году. В 1855-ом покончил жизнь самоубийством - повесился от нищеты и отчаянья в каком-то грязном парижском переулке. Посмертная слава пришла к Нервалю на второй день после самоубийства. Она всегда запаздывает, эта слава. А может быть, она просто не спешит. Вот лезет в петлю бедный Нерваль. Ничего. Она поспеет к его похоронам. Вот скользит она тенью за шатающимся, усталым и одиноким Бодлером, крадётся, скрытая темнотой, по мокрым булыжным мостовым за спиной у Модильяни, хихикает в кулачок над конвульсирующим в агонии безумия Ван Гогом.

Да, колыбель моя была в библиотеке.
Пыль, Вавилон томов, пергамент, тишина,
Романы, словари, латыняне и греки...
Я, как in folio, возвышен был тогда.

Два голоса со мной о жизни говорили.
Один, коварен, твёрд, сказал мне: "Мир - пирог.
Развей свой аппетит. Ценой своих усилий
Познаешь сладость ты всего, что создал Бог".
Другой же закричал: "Плыви в бездонных сказках
Над тем, что мыслимо, над тем, что мерит метр".
Ах, этот голос пел, баюкал в странных ласках,
Пугал и волновал, как с набережной ветр.
Как кличущий фантом, пришедший ниоткуда,
Я отвечал: "Иду!" И это я тогда
Вдруг ощутил ту боль и ту судьбу, что всюду
Ношу теперь с собой, ношу всегда, всегда...
Я вижу новые созвездья из алмазов
В чернейшей бездне снов, за внешностью вещей,
Раб ясновиденья и мученик экстазов,
Я волоку с собой неистребимых змей.
И это с той поры я, как пророк, блуждаю,
В пустынях и морях я, как пророк, один.
Я в трауре смеюсь, я в праздники рыдаю
И прелесть нахожу во вкусе горьких вин.
Мне факты кажутся какой-то ложью шумной,
Считая звёзды в тьме,я попадаю в ров...
Но Голос шепчет мне: "Храни мечты, безумный!
Не знают умники таких прекрасных снов..."

"Каждый, кто пробудился от первых грёз юности, - пишет Шопенгауэр, - вникнул в свой и чужой опыт, огляделся в жизни, в истории прошлого времени и собственного века, наконец, познакомился с произведениями великих поэтов, конечно же должен признать, если только какой-нибудь неизгладимый предрассудок не искалечил его способность к суждению, что всё лучшее лишь с трудом пролагает себе дорогу, благородное и мудрое проявляется очень редко и редко находит себе влияние и внимательное к себе отношение, всё же нелепое и извращённое в царстве мысли, плоское и безвкусное в царстве искусства, злое и коварное в царстве деяний утверждают за собой владычество, нарушаемое лишь краткими перерывами, напротив всё выдающееся всегда оказывается лишь исключением, одним случаем из миллионов. Поэтому, если оно выразилось в долговечном произведении, то последнее, пережив враждебное отношение своих современников, стоит изолированно и сохраняется наподобие метеоритного камня, пришедшего из другого порядка вещей, чем господствующий в настоящий момент".
Вершины искусства брались колоссальным напряжением духа, борьбой с неприемлемым настоящим. Тернист этот путь, рискован. Но что же делать? Жизнь вся - трагический поиск красоты и смысла. Хорошо, если в этом поиске сопровождает тебя только наитие, только удивление и наивный восторг перед окружающим. Тогда всё омыто вдохновением дерзким и чувственным. Всё лирически прозрачно и необыкновенно чисто. Но если красоту и смысл жизни постигаешь в чёрных изломах линий окружающих тебя вещей, если доведен до отчаянья озлобленной тупостью какого-то символического обезьяноподобного хомо сапиенс - тогда хуже, тогда раздражённый дух постигает всё в привычном для него мрачном освещении и красота, постигаемая им - есть красота гибели и безверия, трагическая красота.
"Я не утверждаю будто Радость не может быть соединена с Красотой, - пишет Бодлер, - но радость - это одно из тривиальнейших её украшений, между тем как меланхолия выступает её, если можно так сказать, блистательной спутницей... Я не могу себе представить такой тип красоты, в котором совсем бы отсутствовало несчастье".
Не об этом ли пишет и Шопенгауэр, словно развивающий дальше мысль Бодлера. "Оптимизм, - утверждает он, если только он не бессмысленное словоизвержение таких людей, за лбами которых не обитает ничего, кроме слов, представляется мне не только нелепым, но и поистине бессовестным воззрением, горькой насмешкой над невыразимыми страданиями человечества. Если, наконец, каждому из нас воочию показать те ужасные страдания и муки, которым во всякое время подвержена наша жизнь, то нас бы объял трепет. Если провести самого закоренелого оптимиста по больницам, лазаретам, камерам хирургических истязаний, по тюрьмам, застенкам, через поля битвы и места казни, если напоследок дать ему заглянуть в дантовскую башню голода Уголино, то в конце концов, и он, наверное, понял бы, что это за наилучший из миров. Да и откуда же взял Данте материал для своего Ада, - заключает Шопенгауэр, как не из нашего действительного мира? И тем не менее получился весьма порядочный Ад. Когда же, наоборот, перед ним возникла задача изобразить нечто идеальное - небеса, блаженство, то он оказался в неодолимом затруднении, именно потому, что наш мир не даёт материала ни для чего подобного".
Бодлер задумывет книгу стихов. Очертания её ещё смутно вырисовываются перед ним, но он уже подыскивает ей название. Сначала он решает назвать её "Лесбиянка", но масштаб и серьёзность книги неизмеримо возрастают. Он читает и перечитывает "Божественную комедию" Данте. "Ад" - эта поэма скорби и ужаса захватывает его. По явной аналогии с Данте, он хочет теперь назвать свою книгу "Лимбы", т.е. верхние круги Ада. Но затем приходит третье и окончательное название книги - "Цветы зла". Ещё только задумывая книгу, Бодлер пишет: "Я слишком несчастен, чтобы склоняться к миролюбию, и если буду жив, напишу жестокую книгу, за которую меня выгонят из этой подлой страны".
Правительство Наполеона III восприняло "Цветы зла" как пощёчину своему режиму. Её появление совпало с принятыми в эти годы крутыми мерами против обличительных тенденций в литературе. Цензурный гнёт стал составной частью репрессий, направленных на подавление волны недовольства, вызванной деспотичной и авантюрной политикой верхов.
20 августа 1857 года поэт предстал перед уголовным судом. Суд вынес обвинительный вердикт и приговорил автора "Цветов зла" к крупному денежному штрафу. Официальная печать развернула настоящую травлю поэта. Виктор Гюго в пику приговору прислал Бодлеру поздравление: "Я кричу браво! Изо всех моих сил я кричу браво вашему могучему таланту. Вы получили одну из тех редких наград, которые способен дать существующий режим".
Дело, творимое в жизни, всегда будет трудным и сложным, как сама жизнь. В жизни трудно не стать меланхоликом или мизантропом. Слишком грустно и одиноко. Слишком трагично и пошло. Слишком несправедливо и отвратительно. Закрой уши - иллюзия тишины и покоя. Открой - прибой хохота, слёз, отчаянья, пустых и лицемерных речей. Можешь напиться вдрызг, но тогда тебя замучит твой двойник, который всегда трезв, всегда язвителен, всегда умник, скрытый за семью печатями в твоей душе. Он всё видит и знает, подлец, и с ехидной улыбочкой выкладывает тебе, кстати и некстати, свои соображения.
В эти годы Бодлер встречает женщину, оказавшую громадное влияние на его судьбу. Жанна Дюваль. С образом этой женщины связано тематически очень много стихотворений в "Цветах зла", известных под названием "цикла Жанны Дюваль". Бодлер искренне привязался к ней, считая себя ответственным за её судьбу, и очень страдал от её равнодушия к поэзии и абсолютной глухоты к его творчеству. Жанна Дюваль внесла солидную лепту в его разочарованность жизнью, женщинами. Она была, можно сказать, трагическим соавтором многих его стихов. Страстная и нежная, жестокая и капризная, то спокойная до холода, то крайне взвинченная, являясь каждый раз как бы в новом обличье, она, однако, была постоянно тем цветком, аромат которого невозможно не почувствовать, не окровавив своих рук острыми терниями.

Пусть искажён твой лик прелестный
Изгибом бешеных бровей -
Твой взор вонзается живей,
И пусть не ангел ты небесный,

Люблю тебя безумно, страсть,
Тебя, свободу страшных оргий,
Как жрец пред идолом, в восторге
Перед тобой хочу упасть!

Пустынь и леса ароматы
Плывут в извивах жёстких кос,
Ты вся - мучительный вопрос,
Влияньем страшных тайн богатый!

Как из кадильниц лёгкий дым,
Твой запах вкруг тебя клубится.
Твой взгляд - вечерняя зарница,
Ты дышишь сумраком ночным!

Твоей истомой опьянённый -
Ты драгоценней, чем вино,
И трупы оживлять дано
Твоим объятьям иступлённым!...

Порывы бешеных страстей
В моих объятьях утоляя,
Лобзанья, раны расточая,
Ты бьёшься на груди моей.

То, издеваясь, грудь мою
С безумным смехом раздираешь,
То в сердце тихо взор вперяешь,
Как света лунного струю.

...Постель была сбита, смята, скомкана. В пятнах, оставшихся от пролитого вина, от ласк и страстей, не раз случавшихся здесь. Жанна лежала на кровати, обнажённая, пухлая, победно откинув голову на подушку, с лицом царицы Савской, отдающей себе отчёт в том, как высока цена ей и какое благодеяние отпущено Богом в её лице этому глупому Бодлеру. Шарль сегодня был болтлив не в меру. Уже раздетый, подогнув под себя ноги, он цитировал бесконечно свои стихи. Требовал от неё оценок и мнений. Швырнув на пол исписанные нервным почерком листы бумаги, он отдался, наконец, во власть любовной стихии.
Ноги их переплелись. Тела обожгли друг друга, быстро пресыщаясь прикосновением, импровизируя на ходу всё новые и новые наслаждения. Ладони заскользили по волнистым и плавным переходам тела. Комната наполнилась полумраком, по-рембрандтовски золотясь теперь под лучами заходящего солнца. Ветер в несдерживаемом мальчишеском любопытстве качал и отбрасывал занавеску. Тишина время от времени перемежалась воркованием, шёпотом, нежнейшими междометиями.
Вдруг тело Шарля дрогнуло, задрожало, изошло стоном, словно пронизанное страшной силы током. Медленно опустилось в изнеможении рядом с Жанной. И сейчас же заработал мозг. Неотвратимо. Словно беря реванш за время, отданное во власть торжествовавшей только что плоти.
Шарль разомкнул руки Жанны. Набросил халат. Скользнул к бюро у окна. Писал, не отрывая руки от бумаги. Забыв обо всём на свете. Не было Жанны. И не было мучительно-сладкой дрожи, только что так потрясшей его тело. Не было ничего. Словно сам Господь Бог стёр всё карандашной резинкой. Жанна лежала. Разгорячённая. Неуспокоенная. Злая. Губы её дрожали. Она знала по своему опыту: Шарль не подойдёт к ней. Знала, но не могла к этому привыкнуть. И всё же пересилила злость. Встала и подошла к Шарлю. Обвила его шею. Не отрывая пера от бумаги, он похлопал её по руке. И всё. Большего ей от него не дождаться. "Бесчувственная скотина, - сорвалось с её губ и понеслось площадной бранью, как лавина. Немощный ублюдок! Жалкий писака!" Приходя в бешенство от того, что даже брань не расшевелила Бодлера, Жанна бросилась к кровати. Вытащила из-под груды белья лиф. С трудом, пыхтясь и отдуваясь, одела корсет. "Дрянь, дрянь, дрянь..." - выпаливала она в истерике, плача и размазывая по лицу слёзы. "С кем я связалась? Вы только посмотрите на него - с кем я связалась! Ты бы хоть раз глянул в зеркало на свою постную рожу - может, и тебя бы стошнило. Стишки он пишет. Ну и оставайся со своей Музой. Чёрт с тобой, спи с ней. Уступаю ей свою постель. Наслаждайтесь!"
Наконец, она ушла. Наконец, она хлопнула дверью. Но ещё долго её крик дрожал под потолком, метался по комнате, как залетевшая в окно летучая мышь.
Шарль смял исписанный листок. Скомкал его. Бросил на пол. Схватил другой лист. Перо рвало бумагу, едва поспевая за бешеной кровью. Но вот, пришла и навалилась усталость. Шарль встал. Подошёл к окну. Ночь залила Париж чёрной тушью. Только лунный свет скользил по крышам, словно мифический Полифем, пересчитывая крыши домов. Ночь плыла над городом. Вплывала в комнату. Ночная крышка неба захлопывалась над засыпающим Парижем.

Куда ни обрати ты свой безумный бег -
В огонь тропический иль в стужу бледной сферы,
Будь ты рабом Христа или жрецом Киферы,
Будь Крезом золотым иль худшим меж калек,

Будь вечный домосед, бродяга целый век,
Будь без конца ленив, будь труженик без меры,-
Ты всюду смотришь ввысь, ты всюду полон веры
И всюду тайною раздавлен человек!

О небо! Чёрный свод, стена глухого склепа,
О шутовский плафон, разубранный нелепо,
Где под ногой шутов от века кровь текла,

Гроза развратника, прибежище монаха!
Ты - крышка чёрная гигантского котла,
Где человечество горит, как груда праха!.

Жизнь готовила удар за ударом. За два года Шарль растратил около половины состояния, доставшегося ему от отца, и в 1844 году мать и отчим добились через суд установления над ним опеки до конца жизни. Решение суда поставило поэта в унизительное положение, усилило значительно его зависимость от родных. Последние годы жизни Бодлера были особенно тяжёлыми. В апреле 1864 года он уезжает в Бельгию, надеясь заработать там деньги публичными лекциями. Ничего не удалось ему толком заработать и он ещё больше запутался в долгах. Неизличимо больной, забытый, Бодлер вёл в Бельгии полунищенский образ жизни. Его разбил паралич, отнялась речь. В марте он, с помощью матери, возвращается в Париж. 31 августа 1867 года Бодлер умирает. 2 сентября его тело было предано земле на кладбище Монпарнас.

Мой Демон - близ меня, - повсюду, ночью, днём,
Неосязаемый, как воздух, недоступный,
Он плавает вокруг, он входит в грудь огнём,
Он жаждой мучает, извечной и преступной.

Он, зная страсть мою к Искусству, предстаёт
Мне в виде женщины, неслыханно прекрасной,
И, повод отыскав, вливает грубо в рот
Мне зелье мерзкое, напиток Зла ужасный.

И, заманив меня - так, чтоб не видел Бог, -
Усталого, без сил, скучнейшей из дорог
В безлюдье страшное, в пустыню Пресыщенья,

Бросает мне в глаза, сквозь морок, сквозь туман
Одежды грязные и кровь открытых ран, -
Весь мир, охваченный безумством Разрушенья.


_____________________________________________________________
Все переводы стихов Бодлера приведены из книги: Бодлер "Цветы зла".
Москва "Высшая школа", 1993 год.




ОТ ЧААДАЕВА ДО СОЛЖЕНИЦЫНА
(из истории инакомыслия в России)


Краткая биографическая справка
о Чаадаеве.

Чаадаев Пётр Яковлевич родился в старинной богатой
дворянской семье.
В 1808-1811 г.г. учился в Московском университете,
был дружен с А.С. Грибоедовым, будущими декабристами
Н.И.Тургеневым, И.Д.Якушкиным. Во время Отечественной
войны 1812 г. участвовал в Бородинском сражении, ходил
в штыковую атаку при Кульме, был награждён орденом св.Анны.
Прекрасно образованный, богатый и красивый аристократ,
всеобщий любимец, Чаадаев в доме Н.М.Карамзина
познакомился с А.С.Пушкиным, на которого оказал громадное
влияние. Вступив в тайное общество декабристов,
участия в его делах не принимал и в 1823 г.
уехал путешествовать по Англии, Франции, Швейцарии,
Италии, Германии.

www.vehi.net/chaadaev



Чаадаев...Для многих из нас имя это прочно связано с Пушкиным и, прежде всего, со знаменитым пушкинским стихотворением "К Чаадаеву", хотя дружба этих людей не всегда была ровной, а взгляды порой оказывались диаметрально противоположными. В 1836 году имя Чаадаева, после опубликования им в журнале "Телескоп" своих "Философических писем", было на устах у всех, затмив собой на время даже имя Пушкина. Написанию Чаадаевым "Философических писем" предшествовало его более чем 3-летнее пребывание за границей, непосредственное знакомство с жизнью и культурой стран Запада, близкое общение с крупнейшими западными философами того времени Ф.Шеллингом и др. Из поездки за рубеж Чаадаев вернулся обновлённым и исполненным одним желанием: сказать правду своей родине, какой бы горькой она ни была, определённо считая, что "любовь к отечеству вещь хорошая, но есть нечто повыше её - любовь к истине". Его "Письма" окрашены пессимистическим взглядом на прошлое и настоящее России, которое представляется ему сплошным "мёртвым застоем" по сравнению с жизнью других народов и стран, полной деятельности и смысла.
"Одна из наиболее печальных черт нашей своеобразной цивилизации заключается в том, что мы ещё только открываем истины, давно уже ставшие избитыми в других местах и даже среди народов, во многом далеко отставших от нас. Это происходит оттого, что мы никогда не шли об руку с прочими народами; мы не принадлежим ни к одному из великих семейств человеческого рода, мы не принадлежим ни к Западу, ни к Востоку, и у нас нет традиций ни того, ни другого. Стоя как бы вне времени, мы не были затронуты всемирным воспитанием человеческого рода... То, что в других странах уже давно составляет самую основу общежития, для нас - только теория и умозрение".
"Что у других народов обратилось в привычку, в инстинкт, - пишет он далее, -то нам приходится вбивать в головы ударами молота. Мы принадлежим к числу тех наций, которые как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок. Наставление, которое мы призваны преподать, конечно не будет потеряно, но кто может сказать, когда мы обретём себя среди человечества и сколько бед суждено нам испытать, прежде чем исполнится наше предназначение"
Эту же мысль развивает Чаадаев и на других страницах своих "Философических писем".
"Исторический опыт, - пишет он, - для нас не существует, поколения и века протекли без пользы для нас. Глядя на нас, можно было бы сказать, что общий закон человечества отменён по отношению к нам... Если бы дикие орды, возмутившие мир, не прошли по стране, в которой мы живём, прежде чем устремиться на Запад, нам едва ли была отведена страница во всемирной истории. Если бы мы не раскинулись от Берингова пролива до Одера, нас бы и не заметили". "Я не хочу сказать, конечно, что у нас одни пороки, а у европейских народов одни добродетели, избави Бог! Но я говорю, что для правильного суждения о народах следует изучать общий дух, составляющий их жизненное начало, ибо только он может вывести на путь нравственного совершенства и бесконечного развития".
По Чаадаеву, только время правления Петра и было попыткой выхода из мёртвого застоя, в котором, по его мнению, находилось государство. Попыткой, так и не поддержанной толком последующими правителями.
"Письма" Чаадаева явились своеобразным манифестом всех тех, кто разделял его воззрения. Казалось, что их автор сознательно решил расставить все точки над "i", нисколько не заботясь о последствиях, ни в коей мере не пытаясь смягчить свою позицию в угоду устоявшейся идеологии и общественному мнению. Некоторая полемичная заострённость и крайность высказываний Чаадаева вполне уравновешивала крайность мнений его оппонентов, утверждавших как раз обратное. Противники взглядов Чаадаева отстаивали необходимость ещё большей изоляции России от вредного влияния "иностранщины", считали, что у России особый путь, которому она должна следовать, подчёркивали превосходство её религиозных и культурных ценностей над другими народами.
Письмо Чаадаева, опубликованное в журнале "Телескоп", вызвало настоящую бурю в обществе, став причиной негодования одних и одобрения других. Задетыми за живое почувствовали себя многие.
"Никогда ещё, с тех пор, как в России начали читать и писать, - вспоминал современник Чаадаева М.Жихарев, - с тех пор, как завелась в ней книжная деятельность, никакое литературное и учёное событие не произвело такого огромного влияния и такого обширного действия... Даже люди, никогда не занимавшиеся никаким литературным делом, круглые неучи и барыни, подъячие и чиновники, потонувшие в казнокрадстве и взяточничестве, тупоумные, невежественные, полупомешенные святоши и изуверы, ханжи, поседевшие и одичавшие в пьянстве, молодые отчизнолюбцы и старые патриоты - все соединились в одном общем вопле проклятия и презрения к человеку, дерзнувшему оскорбить Россию". "С ругательным посланием" в стихах обратился к Чаадаеву известный поэт Языков. Послание начиналось словами: "Вполне чужда тебе Россия, Твоя родимая страна, Её предания святые, Ты ненавидешь всё сполна". По рукам ходил стихотворный ответ Языкову заступившейся за Чаадаева писательницы Каролины Павловой.
Откликнулся, не мог не откликнуться на чаадаевские размышления о России, Пушкин. В письме к Чаадаеву по поводу присланной им брошюры с "Философическими письмами" Пушкин пишет: "Вы знаете, что я далеко не во всём согласен с вами. Нет сомнения, что схизма (разделение церквей) отъединила нас от остальной Европы и что мы не принимали участия ни в одном из великих событий, которые её потрясали, но у нас было своё, особое предназначение. Это Россия, это её необъятные пространства поглотили монгольское нашествие. Они не посмели перейти наши западные границы и оставить нас в тылу. Они отошли к своим пустыням, и христианская цивилизация была спасена... Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться. Войны Олега и Святослава и даже удельные усобицы - разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой деятельности, которой отличается юность всех народов?".
"Татарское нашествие - печальное и великое зрелище, - продолжает Пушкин. Пробуждение России, развитие её могущества, её движение к единству, оба Ивана, величественная драма, начавшаяся в Угличе и закончившаяся в Ипатьевском монастыре, - как, неужели всё это не история, а лишь бедный, полузабытый сон? А Пётр Великий, который один есть целая история! А Екатерина, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привёл нас в Париж? и (положа руку на сердце) разве не находите вы чего-то значительного в теперешнем положении России, чего-то такого, что поразит будущего историка? Думаете ли вы, что он поставит нас вне Европы?... Поспорив с вами, я должен сказать, что многое в вашем послании глубоко верно. Действительно, нужно сознаться, что наша общественная жизнь - грустная вещь. Что это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всему, что является долгом, справедливостью и истиной, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству - поистину могут привести в отчаяние. Вы хорошо сделали, что сказали это громко".
Чаадаеву дорого обошлась его "громкость". Высочайшим указом императора Николая он был официально объявлен сумасшедшим. По этому указу, ему было запрещено выходить из дому и над ним был установлен полицейско-медицинский надзор, его ежедневно посещали врач и полицмейстер. В воспоминаниях Жихарева приведен отрывок из подлинного текста императорского указа: "...появившаяся тогда-то такая-то статья выраженными в ней мыслями возбудила во всех без исключения русских чувство гнева, отвращения и ужаса, в скором, впрочем, времени сменившееся на чувство сострадания, когда узнали, что достойный сожаления соотечественник, автор статьи, страдает помешательством рассудка". Так Чаадаев стал первым инакомыслящим в истории России, чьи воззрения, оказавшиеся в противоречии с официально принятой идеологией и общественным мнением, были восприняты, как симптомы серьёзного психического заболевания. "Больше, чем кто-нибудь из вас, поверьте, - отвечал противникам своих взглядов Чаадаев, - я люблю свою страну, желаю ей славы, умею ценить высокие качества моего народа...Но я не научился любить родину с закрытыми глазами, с приклонённой головой и с запертыми устами". "Я не предвидел, - пишет он Шевыреву, - что унылое чувство поэта...оскорбит москвитян, и уверен был, что оно дышит любовью к родине, хотя и не той самою, которая нынче в моде".
Давний спор о том, по какому пути двигаться России - в сторону Запада или в сторону от Запада, начавшийся в чаадаевские времена, обрёл вдруг второе дыхание в России конца 20-го века. Собственно, спор возобновился с новой силой в начале 70-х годов, когда ещё пелись песни вроде: "У советской власти сила велика" и дискуссии о будущем пути России многим казались наивными и преждевременными. Но спор всё же шёл и шёл вовсю внутри диссидентского движения, расколотого на множество полемизировавших между собой групп.
Хотя все группы правозащитного движения объединяла общая одинаково рискованная по своим последствиям борьба с советской властью, тем не менее преследовали они разные цели и руководствовались сугубо своим видением будущего России. Диссидентсво не было однородным. Отнюдь. И мужественная борьба с коммунистическим злом, как выяснялось при ближайшем рассмотрении, велась, порой во имя другого зла, возможно, даже не менее ужасного и всеобъемлющего. Так например, составивший свою группу в правозащитном движении А.Фетисов , как пишет об этом в своей книге "История инакомыслия в СССР" Л.Алексеева, считал, что всю историю человечества можно свести к борьбе порядка и хаоса, причём, согласно его концепции, "хаос воплощался в еврейском народе, две тысячи лет наводившем беспорядок в Европе, пока на пути этого хаоса не стали германские и славянские начала - тоталитарные режимы Гитлера и Сталина, которые Фетисов оценивал как положительные исторические факторы". В экономическую программу Фетисова входила деиндустриализация и деурбанизация Европейской части СССР, восстановление там старинной крестьянской общины. Промышленность же предполагалось перенести в Сибирь и туда же переселить рабочих". В эти же годы циркулировал в самиздате документ под названием "Слово нации", под которым стояла подпись "Русские патриоты". Авторы "Слово нации" ратовали за "чистоту расы", которую портит, по их мнению, "беспорядочная гибридизация". Другой диссидент Г.Шиманов проводил мысль о том, что стоит, мол, советской власти принять православие и она будет "способна начать великое преображение мира". "Если предположить, - писал Шиманов, - грядущую трансформацию коммунистической партии в православную партию Советского Союза, мы получили бы действительно идеальное государство". Подобное государство не исключает, по мысли Шиманова, заимствованный у коммунистов авторитарный образ правления и тотальный духовный контроль над личностью, "развитую систему в лице партии, охватывающую весь общественный организм до каждой его чуть ли не мельчайшей клеточки".
На мысли и идеи Фетисова и Шиманова наталкиваешься там и сям в написанном в 1973 году солженицынском "Письме советским вождям". В 1974 году это "письмо" вышло отдельной брошюрой во Франции. "Письмо" Солженицына объясняет многое из его последующих высказываний о Западе, о переустройстве России. На умирающем и тлетворном Западе надо поставить крест - вот основная сысль, проходящая через страницы, посвящённые Западу в его "письме". Сами названия глав о Западе говорят о многом: "Запад на коленях", "Тупик цивилизации". Если Чаадаев считал, что беда России в том, что она постоянно отстаёт от несущегося вперёд Запада, то, по Солженицыну, за Западом нечего спешить, так как несётся он в пропасть. "Россия, - считает он, - вполне может поискать и свой особый путь в человечестве, не может быть, чтобы путь развития у всего человечества был только и непременно один".
"Вот уже близится и совсем недалёко время, - пророчествует Солженицын, - когда все вместе великие европейские державы перестанут существовать как серьёзная физическая сила". Он предвидит даже время, когда западные страны будут ещё "идти на любые уступки за одну лишь благосклонность руководителей будущей России". В страхе Запада перед могуществом России видит он то, что, в дополнение ко всему остальному, разрушит Запад и даст преимущество той России, которая видится ему в его, как он выразился, "заносчивой перспективе". Да и нынешняя Россия, т.е. в то время СССР, согласно Солженицыну, "по своим реальным достижениям могла бы считаться даже блистательной". Европа, по его мнению, "найдя в себе единство, стойкость и мужество для Второй мировой войны и ещё силы найдя выйти из послевоенной разрухи, на том и исчерпалась надолго".
К причинам близкой гибели Запада Солженицын причисляет, среди прочего, "исторический, психологический и нравственный кризис всей той культуры и системы мировоззения, которая началась в эпоху Возрождения и получила высшие формулировки у просветителей XVIII века". Мыслителям Просвещения достаётся ещё раз в главе "Тупик цивилизации". Это их учения, их "вдолбленный нам в голову мечтателями Просвещения... бесконечный, безграничный прогресс" сбил с толку Россию. Однако, считает он, "жадная цивилизация "вечного прогресса" захлебнулась и находится при конце". Ссылаясь на вышедшие на Западе труды "Общества Тейара де-Шардена" и "Римского клуба", Солженицын выделяет большими, заглавными буквами в отдельный лозунг вывод, к которому приводят эти труды: "ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РОСТ НЕ ТОЛЬКО НЕ НУЖЕН, НО И ГУБИТЕЛЕН".
У России, считает Солженицын, есть ещё время спастись. Для этого советским вождям надо отказаться от западного пути развития с его ставкой на научно-технический прогресс, и от марксизма, с его ставкой на пролетариат. "Мы и так слишком долго и слишком верно шли за западной технологией", - сетует он. Отодвинуть центр России вглубь, на северо-восток, подальше от Запада и там, на не "обезображенной" ещё земле, вдали от "безумного, пожирающего цивилизацию "прогресса", безболезненно ставить сразу стабильную экономику и соответственно её требованиям и принципам селить там впервые людей". Отказ от марксизма, как идеологии и замена его православием тоже сулит много выгод. Причём, перейдя от марксизма к православию, не обязательно при этом отказываться от "авторитарности", т.е. от всё той же диктатуры власти. В любом случае, даже при этом, полагает он, "может быть на обозримое будущее, хотим мы этого, или не хотим, назначим так, или не назначим, России всё равно суждён авторитарный строй. Может только к нему она сегодня и созрела". То, что будущая Россия должна иметь авторитарную систему правления, стало навязчивой идеей участников русского национального движения, привело их, в конечном итоге, к отказу от сотрудничества с правозащитниками."Письмо советским вождям" Солженицына положило начало оживлённой дискуссии внутри правозащитного движения, вызвало критику диссидентов, не разделявших солженицынские концепции. Включая и критику со стороны Сахарова, Вот что отмечал Сахаров:
"Солженицын пишет, что может быть, наша страна не дозрела до демократического строя и, что авторитарный строй в условиях законности и православия был не так уж плох, раз Россия сохранила при этом строе национальное здоровье вплоть до XX века. Эти высказывания Солженицына чужды мне. Я считаю единственно благоприятным для любой страны демократический путь развития". "Я возражаю против стремления отгородить нашу страну от якобы тлетворного влияния Запада, - пишет далее Сахаров и продолжает, - Я глубоко убеждён, что нет ни одной важной ключевой проблемы, которая имеет решение в национальном масштабе. Только в глобальном масштабе возможны разработки и осуществление стратегии развития человеческого общества на Земле, совместимое с продолжением существования человечества. Наша страна не может жить в экономической и научно-технической изоляции".
"Националистическая и изоляционистская направленность мыслей Солженицына, свойственный ему религиозно-патриархальный романтизм приводит его к очень существенным ошибкам" - пишет Сахаров. "В значительной части русского народа и части руководителей страны существуют настроения великорусского национализма, сочетающиеся с боязнью попасть в зависимость от Запада и с боязнью демократических преобразований. Попав на подобную благоприятную почву, ошибки Солженицына могут стать опасными".
Борьба мнений между российскими "западниками" и "славянофилами" разгорелась ещё больше с распадом Союза. Ведь надо же решить, что же строить, перефразируя Пушкина, на обломках коммунистического самовластья.
В газете "Аргументы и факты", №23, 2009 г. под общим заголовком "В ногу с Западом или своим путём?" были напечатаны две полемических заметки. Одна называется "Либералов к стенке", она написана Александром Дугиным, философом, лидером Международного евразийского движения, другая - "Рабов в себе пора изживать" - писателем Михаилом Веллером.
Основная мысль заметки Дугина: "...в обществе, которое нужно России, не должно быть представительской демократии, не должно быть рыночного общества, основанного на денежном эквиваленте всех ценностей, и не должно быть идиотской, противоестественной, извращенческой идеологии прав человека". "Рынок, демократия и права человека - пошли вон!" - заключает свою заметку Дугин.
"Никто не смеет гнуть меня в бараний рог и заставлять жить по своим прописям, - пишет, полемизируя с ним, Михаил Веллер. Это то, что взял Запад, начиная с Древней Греции, это то, чему не вредно научиться, чтобы не остаться неким поствизантийским дремучим реликтом". Веллер вспоминает "старинную советскую историю о партийной делегации низшего звена, впервые посещающей Париж". "Они целый день, - пишет он, - были подавлены красотой и изобилием Парижа, пока один не сказал: "А что, ребята! Ведь одна наша десантная дивизия запросто загнёт этим лягушатникам рога". "И все сразу повеселели", - заканчивает рассказ Веллер и добавляет: "Пора, однако, думать не о молитвах и не о десантниках, а о нормальной человеческой жизни людей, уважающих себя".
Давний спор, начавшийся ещё в пушкинско-чаадаевские времена, не собирается угасать. Вопрос о том "как обустроить Россию", по какому пути ей идти, всё сильнее делит россиян на две непримиримые стороны. Решение этого вопроса будет ещё долго задавать тон и грядущим конфликтам и выбору тех методов, которые будут использоваться для их преодоления.



Яков Рабинер
"КОРОЛЬ ПРОРОКОВ" - МИШЕЛЬ НОСТРАДАМУС


Современники наградили его титулом "короля пророков". При его жизни с его даром вынуждены были считаться как сами короли, так и их подданные, после его смерти - многие из тех, чьё появление он высчитал, учёл, предвидел с погрешностью, вполне допустимой и в более простых расчётах.
Середина XVI столетия. Франция. Еврей по происхождению, родители которого приняли христианство, учёный, врач, алхимик, поэт и астролог Мишель Нострадамус пишет труд, известный под названием "Центурии", книгу, полную стольких предсказаний о будущем человечества, что начиная с 1555 года (года издания книги) и по сей день, люди не перестают сверять по ней события своего времени и удивляться поразительной точности предвидений её автора.
Пророчества Нострадамуса начали сбываться сразу же по выходу в свет его "Центурий". Так, одно из предсказаний Нострадамуса повергло в отчаяние Екатерину Медичи, жену правившего в то время Францией короля Генриха II. Говоря о судьбе её супруга, Нострадамус заметил в своей книге:

В тот день решится всё ударом метким.
Лев молодой льва старого убьёт.
Там, где лицо - пленённой птицей в клетке,
В глаз короля вонзив своё копьё.

Отнесясь с полной серьёзностью к предостережениям французского пророка, Екатерина Медичи дважды делала попытку отговорить мужа участвовать в рыцарских турнирах. Однако упрямый Генрих не внял её просьбам и 30 июня 1559 года принял всё-таки участие в состязании. Противником короля оказался первоначально пытавшийся избежать состязания с Генрихом капитан шотландских стрелков граф Монтгомери. Под влиянием подзадоривавшей его толпы и самого короля, Монтгомери уступил и с копьём наперевес направил своего коня навстречу мчавшемуся на него Генриху. Выставленное вверх копьё графа задело панцырь короля и сломалось, но большой деревянный осколок приподнял зарешёченный шлем Генриха и вонзился ему в левый глаз. Рана, нанесённая королю, оказалась смертельной и через десять мучительных дней его не стало. Нострадамус в своём пророчестве назвал убийцу Генриха молодым львом, который превзойдёт старого, и действительно, как на гербе короля, так и на гербе его невольного убийцы Монтгомери был изображён лев.
Чем руководствовался Нострадамус, составляя свой всечеловеческий гороскоп? Помогли ли ему в этом некие потусторонние силы, дар предвидения, интуиция, помноженная на астрологические и математические знания - неизвестно. Но так и видишь его сидящим перед камином за длинным столом, сплошь заваленном астрологическими картами и фолиантами книг. Что открывалось тогда его взору? Может быть страшным видением, с языками пламени, плясавшими своими уменьшёнными подобиями в зрачках пророка, вставали перед ним грядущие события кровавой Варфоломеевской ночи...

1572 год. На престоле Карл IX. Мать короля, всё та же Екатерина Медичи, обеспокоена слишком усилившимся при дворе влиянием советника молодого короля адмирала Колиньи и его собратьев по вере - гугенотов. Впрочем, под рукой у властной и вечно плетущей сеть интриг Екатерины Медичи, заклятые враги гугенотов - католики. Довольно равнодушная к вопросам веры и толкованиям её как со стороны тех, так и других, она решает, что наступает время руками католиков расправиться с зарвавшимися гугенотами-протестантами. Когда-нибудь наступит очередь и католиков, но это потом, потом. Не всё сразу. Сейчас у неё другие планы. Возможность для осуществления их явилась, как благословение свыше. На свадьбу Генриха Наваррского, представителя боковой линии царствующей династии и тоже протестанта, съехалась в Париж вся гугенотская аристократия из южных провинций Франции. Для того, чтобы в запланируемой бойне сократить до минимума количество случайных жертв среди католиков, дома гугенотов были помечены белыми крестами. 24 августа, в день Св.Варфоломея, среди ночи раздался набат. Началось избиение застигнутых врасплох гугенотов. К полудню убитых оказалось более 2 тысяч человек. Погибли не только протестанты-аристократы, но и многие, заподозренные в сочувствии к ним парижские купцы и ремесленники. Сведения о резне доставлялись во дворец к Екатерине Медичи. Молодой король был весь в азарте погрома. Это было сродни вдохновению. Ведь как легко одним полётом стрелы или взмахом меча решалась брошенная на весы человеческая жизнь. Даже писание стихов, которым время от времени забавлялся Карл, не приводило его в подобный экстаз.
Вдохновенное лицо короля, освещённое светом факелов, видел перед собой Нострадамус. Крики и стоны умирающих наполнили его комнату и проникали в уши так сильно, что впору было залепить их воском. Та страшная ночь была далеко, до самых парижских окраин, озарена для него пламенем. Оставалось только потянуться к перу и быстрым почерком, не давая угаснуть видениям, занести их на бумагу. Заглянувший через его плечо прошептал бы вслед за пишущим пророком:

Когда жестокий король станет испытывать
Свою окровавленную руку огнём, мечом и натянутыми стрелами,
Весь народ ужаснётся, узрев самых великих,
Повешенных за шею и ноги.

Словно следуя сценарию, написанному Нострадамусом, нелюдимый и жестокий Карл, стоя у окна Лувра, действительно стрелял сам из лука-самострела по жертвам, пытавшимся спастись бегством от озверевших католиков, огнём и мечом расправлявшихся со своими жертвами. А растерзанный труп адмирала Колиньи (главы гугенотов) толпа протащила по улицам Парижа и, точно по Нострадамусу, повесила за ноги.

Нострадамус предвидел многое из того, что разыгралось судьбой на сцене мировой истории. Так, он предсказал казнь английского короля Карла I в 1649 году, французскую революцию 1791 года, бегство из Парижа в связи с этим короля Людовика XVI и его жены Марии-Антуанетты, а также последовавшую за этим казнь обоих на гильотине. Интересно, что говоря о бегстве королевской семьи, Нострадамус в своей книге пророчеств не пропустил, кажется, ни одной детали тех роковых дней.
В ночь на 20 июня 1791 года экипаж с семьёй французского монарха тайно покинул взбунтовавшийся Париж. Полночь следующего дня застала беглецов на севере Франции недалеко от границы. Казалось, ещё одно усилие - и Людовик с семьёй будет вне досягаемости для якобинцев, снарядивших за ним погоню. Остался где-то за поворотом лес
Реймса. Плохая дорога едва не развалила колёса кареты, не говоря уже о неудобствах, которые испытывали король с семьёй. Король считал, что отдых необходим, да и лошадей следовало бы сменить. Выход был один: не обращая внимания на определённый риск быть узнанным, заночевать всё-таки в местечке Варенне. Во время поездки (отметим это) Людовик был одет в серое, Мария-Антуанетта - в белое. У Нострадамуса это звучит так:

Король сквозь Реймса лес промчит и канет,
Найдя в Варенне ненадёжный кров.
Пусть в сером он, она - как белый камень,
Нож и мятеж швырнут их платья - в кровь.

Как видно из приведенного четверостишия, Нострадамус не только с поразительной точностью проследил весь маршрут королевской четы, но, что особенно удивительно, уточнил даже цвет их одежды в тот день. Городок Варенна, предугаданный Нострадамусом как место остановки королевской семьи, оказался, действительно, роковым городом для неё. Задержка в пути, легкомысленность короля и недооценка им серьёзности положения перекрыли для него путь к спасению.
Под покровом ночи королевский экипаж проехал через ворота Варенны. Уставшие лошади медленно ступали по мостовой города. Не подозревая, что перед ним Людовик с семьёй, их принял мэр городка, пригласив покрытых пылью и уставших путников в корчму. На столе тут же появились бутылки с вином. Хозяйка и хозяин засыпали королевскую семью вопросами о положении в столице. Мэра, в конце концов, насторожило странное поведение его гостей. Их скромные одежды совершенно не соответствовали их манерам. Король, одетый в серую сутану монаха, плохо справлялся с навязанной ему судьбой ролью, его жена и того хуже. Короля опознал зашедший в корчму прохожий. Мэр послал его поднять на ноги гарнизон. Поняв, что они разоблачены, Мария-Антуанетта бросилась в слезах к жене мэра, умоляя её разрешить им уехать. Безуспешно. "Я люблю своего короля, но я также люблю своего мужа, сударыня, и не собираюсь жервовать его головой", - ответила ей жена мэра. Ворвавшиеся в корчму солдаты арестовали Людовика и его семью.

Тайно подготовленная смерть настигнет свою жертву.
Невинная кровь прольётся без всякой жалости - пишет Нострадамус.

Январским утром 1793 года под гром военных барабанов Людовик XVI поднялся по ступенькам эшафота к укреплённой у его края гильотине. Замолкли на время барабаны. Затихла толпа. Слышны были лишь отдельные голоса тех, кто призывал палача поторопиться с казнью.
Ясный сильный голос короля заставил крикунов замолкнуть на время. "Я умираю невиновным, - начал король. Я прощаю моих врагов и надеюсь, что моя кровь послужит на благо Франции, успокоит Божьий гнев.." Королю не дали договорить. Снова ударили барабаны. Голос короля утонул в их грохоте. Палач быстро просунул его голову через окошко гильотины. Страшный крик Людовика и лязг падающего ножа гильотины смешались на секунду в одно целое. Сын палача, помогавший отцу, вытащил голову короля из корзины, куда она упала, и поднял её за волосы над толпой. Толпа заревела. Ею овладело неистовство. Разрывая цепи солдат, окруживших эшафот, присутствующие при казни бросились к гильотине, чтобы окунуть носовые платки в кровь короля. Ненадолго пережила казнь своего супруга Мария-Антуанетта. Танцующая вокруг гилотины толпа увидела и её отрубленную голову.
В то мятежное и тревожное время произошло странное событие, имеющее прямое отношение к Нострадамусу. Но сначала о том, что предшествовало этому. Отцы городка, в котором был похоронен Нострадамус, задумали перенести прах знаменитого пророка в более достойное его имени место, внутрь главной городской церкви. При перенесении праха решили бросить взгляд на него и обнаружили на скелете медальон, на котором была выбита цифра 1700. Для того, чтобы понять удивление тех, кто это увидел, следует уточнить, что перезахоронение останков Нострадамуса произошло в 1700 году.
Прах Нострадамуса был потревожен ещё раз, причём в этот раз всё не сопровождалось ни осторожным погребением, ни каким-либо пиететом перед именем пророка. В одну из ночей 1791 года пьяная банда революционных гвардейцев ворвалась в церковь, в которой был захоронен Нострадамус, Несколько взмахов пиками и штыками - и могила Нострадамуса была разворочена. Мэр городка, живший неподалёку и разбуженный криками и песнями, поспешил в церковь. Глазам мэра предстала картина, напоминающая сцену из гётевской вальпургиевой ночи: горящие факелы, танцующая среди развороченных плит могилы солдатня, разбросанные на полу останки Нострадамуса. Вот один их гвардейцев жонглирует его костями, кто-то пытается выпить вино из его черепа. У французских крестьян существовало поверье, что к тому, кто выпьет кровь из черепа пророка, перейдёт и его способность предугадывать будущее. Вино казалось вполне приемлемой заменой крови, а предостережение Нострадамуса о неминуемом наказании того, кто дерзнёт посметься над его прахом, вызвало лишь приступ хохота среди пьяных солдат.
Мэр города понял, что он должен действовать без промедления, иначе от столь почитаемой могилы не останется и следа. Сообразительному мэру пришла в голову блистательная идея. Он убедил революционных гвардейцев в том, что Нострадамус по сути дела - национальный герой Франции, ведь это он предсказал Великую французскую революцию. Неохотно, но подчиняясь нажиму мэра, солдаты собрали останки Нострадамуса, сложили их с шутливой торжественностью перед мэром и шумной весёлой ватагой покинули церковь. На следующее утро все участвовашие в церковном разбое солдаты попали в засаду и погибли от пуль приверженцев французского короля.
Гвардейца, пившего вино из черепа Нострадамуса пуля роялиста избавила как от утреннего похмелья, так и от жизни.

В 1558 году, через три года после выхода в свет знаменитой книги пророчеств "Центурии", Нострадамус пишет "Послание королю Генриху II", также ставшее знаменитым благодаря пророчествам. В России этому посланию было дано название "Большой Апокалипсис Нострадамуса". Именно в этом послании, по мнению русских толкователей, Нострадамус предсказал как октябрьский переворот, так и сроки крушения коммунистической власти. "И в октябре, - пишет Нострадамус, - вспыхнет великая революция, которую многие сочтут самой грозной из всех когда-либо происходивших". По Нострадамусу, "новый Вавилон", который возникнет в результате революции просуществует 73 года и 7 месяцев, т.е. гибель "Нового Вавилона" видится Нострадамусу в 1991 году, если отталкиваться от того, что Нострадамус имел в виду именно октябрьский переворот в России в 1917-ом.
"Я часто предсказывал, что именно произойдёт, задолго до того, как предвиденное сбывалось, - отмечал Нострадамус в одном из своих писем к сыну. Но, несмотря на это, я готов был вырвать язык у моего пророческого дара: я не хотел, чтобы моя способность к прозрениям нанесла вред не только настоящему, но и будущему, ведь если искренне поведаешь о том, что случится в близких и далёких временах, то современные нам королевства, церкви, религии и мировоззрения нашли бы, что предвиденное настолько противоречит их идеалам, что они прокляли бы грядущие века..."
Каким же видел наше будущее Нострадамус? "Что день грядущий нам готовит?" По Нострадамусу, "Порядок вещей, предвиденный Томасом Мором (автором коммунистической "Утопии"), рухнет". Изменения, которые в связи с этим произойдут в мире, нарушат существовавший ранее баланс сил и явятся, в конечном итоге, причиной третьей мировой войны. В книге "Центурии" Нострадамус указывает дату начала войны: "конец октября двадцать пятого года и век двадцать первый с тягчайшей войной", т.е. 2025-й год. Вот как последующие события интерпретирует один из толкователей нострадамовских пророчеств. Противостояние мусульманского и западного мира будет усиливаться. Наличие ядерного оружия у Ирана и других мусульманских стран приведёт к соблазну разрешить этот конфликт ядерным ударом.
Полем битвы станут фактически все страны: Ближний Восток, Иран, Турция, Соединённые Штаты, Европа (включая Россию)и Китай. Арабские страны и Китай заключат друг с другом военный союз. Первой жертвой арабов станет Израиль. Конфликт усложнится событиями в Турции с последующим поражением Греции и провалом мирных переговоров. Вторая фаза войны начнётся с неожиданного ядерного нападения Китая на западные страны. За этим последует ядерная атака Китая на Россию. Арабы совместно с китайцами атакуют Францию и Испанию. Интенсивной ядерной бомбардировке подвергнется вся Европа. Рим будет разрушен. Папа Римский будет вынужден спасаться бегством. Тем временем Англию захлестнёт невиданное доселе наводнение. Ядерному нападению подвергнутся Соединённые Штаты. Объединившись, наконец, Америка и Россия перейдут в наступление на соединённые арабо-китайские войска.
Нострадамус не предсказал точную дату окончания войны, отметив лишь, что это произойдёт после того, как Америка и Россия обрушат на Китай дождь ракет и атакуют китайцев на их собственной территории. После этого освобождение Европы станет лишь вопросом времени. Массивная ядерная атака с моря и с суши на арабо-китайскую армию, дислоцированную в Испании, сыграет важную роль в последующем освобождении Европы. Решающая битва произойдёт в Иране. Там будет фактически положен конец войне. В Иране пройдут жуткие проливные дожди. Наступит голод. Это даст толчок к восстанию внутри иранской армии: лидеры Ирана будут уничтожены вчерашними сподвижниками. С сопутствующим этому убийством главнокомандующего объединёнными арабскими силами и последующей капитуляцией наступит конец самой кровавой и опустошительной войне в истории человечества.
Возвращаясь,однако, к пророчествам Нострадамуса о грядущей ядерной войне, некоторым утешением служит то, что далеко не все его пророчества сбывались. "Нострадамус, - пишет переводчик и интерпретатор его пророчеств Вячеслав Завалишин, - недоучёл значения элемента стихийной случайности в будущих, сравнительно с его временем, судьбах истории человечества. А ведь мировая история это и есть мучительный и сложный, длящийся столетиями процесс борьбы закономерностей и случайностей. И не только прозрения Нострадамуса, но и его просчёты убеждают нас в этом".


Другие произведения Якова можно прочесть здесь:http://www.proza.ru/avtor/ninevia







Читатели (960) Добавить отзыв
Прочла с удовольствием. Яков Рабинер - вдохновенный поэт, уникальное явление в живописи словом. Я приметила его ещё на Стихи.ру несколько лет назад. Этот автор из касты бессмертных и узнаваемых, я горжусь тем, что могу засвидетельствовать этот факт. С уважением, Наталья.
30/04/2012 12:45
Наталья,спасибо Вам!Яков интересен, его прозаические работы, кроме эстетического удовольствия, содержат массу познавательной информации.
Нахожу это важным.
С уважением,Олег Жданов.
30/04/2012 19:52
<< < 1 > >>
 
Современная литература - стихи