Весна 1730 г., Москва
…Воссел в палате Грановитой,
Весной назначенный Сенат.
Царицей русской незабытый,
Не всяк вельможа сбору рад.
И мрак покрыл благие лица:
Суров фельдмаршал Михаил,
А Дмитрий, брат его, Голицын
От мыслей горестных уныл.
Печален ликом Долгорукий
Василь Лукич и недвижим,
Тоска в очах его и мука,
И зла грядущего нажим.
А тёзка – брат его – фельдмаршал
Врагам был страшен, как всегда:
Гремел и бас его, как раньше,
И стан вздымался без труда.
Единым зло сверкая оком
И дух могучий разъярив,
Готов он дланью ненароком
Отмщенья выхлестнуть нарыв!
Юсупов взор очей раскосых
Стремил, казалось, в пустоту,
И глух был он ко всем вопросам,
В них видя ложь и маету.
Не мог смириться с пораженьем
И таял, хворый, на глазах.
Не мысля боле о сраженье,
Лишь только куксился и чах.
Грозой и лаской усмирённый,
Числом поболе – вражий клан.
В нём всякий муж, Кремлём взбодрённый,
Удачи свой лелеял план.
Одним из первых был Черкасский –
И родом знатен и богат,
Но глупым был прислужник царский,
В делах имперских – простоват.
Фельдмаршал третий тоже родом
Старинным русским знаменит,
И Трубецкой потом все годы
При Анне был холён и сыт.
«Вороной белой» Ягужинский
Мелькал и кликал среди них,
И чужд был родом своим низким,
И нравом был отнюдь не тих.
Врагом Голицыну-пророку
Зимою стал он, обозлясь,
Что не позвал в Совет высокий
Его опять надменный князь!
Царице Анне неугодным
Потом он станет, а пока,
В Кремле не делая погоду,
На прочих смотрит свысока…
И князь Борятинский, вояка,
В Сенате вовсе не простак,
Привёл он воинство на драку
Февральской ночью не за так!
В дворце Кремлёвском, ублажая
Тщеславья бабьего порыв,
Готовил Анне, угождая,
К всевластью царскому прорыв.
А был вершителем им воли
В дворце полночном Салтыков.
Царицын родич в этой роли
В глуби останется веков.
Так будет после, ну а прежде
Попал он с прочими в Сенат
И, льстя себе благой надеждой,
Был переменам русским рад.
Великий канцлер, сам Головкин,
Покой обретший снова, граф,
Сидел тут барином – широкий
И неподвижный, словно шкаф.
Князей-верховников предавший
Морозной ночью в феврале,
Он, царской милостью пропахший,
Один из первостных в Кремле.
И взором хищным за бойцами
Зимы минувшей, затаясь,
Как ворон хитрый за птенцами,
Барон посматривал, глумясь.
Победой полной упиваясь,
Внимал он бдительно речам,
Шпыняньям, ругани, пытаясь
Cтараньем ушлого врача
Болячку каждого понять
И мыслей вражьих порожденье,
И злые действа с упрежденьем
И жуткой лютостью унять…
|
