Когда рассветной, мглистой ранью
Край неба тронула заря,
Их к месту повезли закланья
Свершить злой умысел царя.
Четыреста, из самых знатных,
Боярских жен и дочерей,
Шли на ногах как будто ватных,
Шли как по лезвию ножей.
Рыдала Русь слезой кровавой,
Опричники, как тать лесной-
Резня, для них, была забавой,
Убийства, грабежи-игрой.
Сам грозный царь, что миром правил,
По локоть руки мыл в крови,
Опричников шаги направил:
Боярских жен сказал- лови!
Удумал он сию проказу
Митрополиту, чтоб допечь,
Четыреста красавиц сразу
На муки вечные обречь.
Махнув большой, костистой дланью,
Персты к губам сухим прижав,
Хихикнул царь: «Готов к закланью»!
И с кровью мед хмельной смешал.
Он выпил чашу без остатка,
Безумным взором всех объяв,
В порыве блудного припадка
Десяток жен для оргий взяв.
Ивану – сыну жезлом медным
Он на несчастных указал
И жестом царственным, победным,
Как будто в плен врага он брал,
Велел их отвести в палаты,
Чтоб там вершить свой плотский грех,
Пусть на Руси гремят набаты!
Тиран заставит плакать всех.
Ату их, други, всех берите,
Всех остальных - Ату, ату!
Да не зевайте – же, ловите,
Воздайте им за красоту!
И сворой всей, опричной, жадной
С ужасным криком: Гойя - гой!
Всей шайкой тысячной, громадной
На женщин кинулись, как в бой
Ни слезы, ни краса, ни стоны,
Ни целомудренность, ни боль,
Ничто не стало им препоной,
Не тронуть их сердца мольбой.
Опричник – смерд, царю подвластный,
Он, как цепной и верный пес,
Всегда подачками он счастлив,
Вот и сейчас, царь кость поднес.
Не поперхнулись, проглотили.
Истерзанных, несчастных жен
Всех на подводы усадили,
Царь видом их был ублажен.
Полунагих, почти безумных
От ужаса, стыда, греха,
Пугаясь улиц людных, шумных,
Вжимались в сена вороха.
Их отвезли туда, где взяли,
Под отчий дом, под мужний кров.
Мужья их плетками стегали,
Отцы, встречали их без слов.
В глазах невинной жертвы слезы,
Как жить теперь, терпеть позор,
Сносить все мужние угрозы,
Людей пугаться, будто вор?
С ума сходили и топились,
Шли в монастырь от глаз людских.
Родные с болью примирились,
Но много было и таких,
Что возроптали в недовольстве,
Направив гнев свой на царя.
Пошто живем в таком кромольстве,
Пошто сгубили женок зря?
И грозный царь, того лишь ждавший,
Опять опричников послал,
Богатства и крови желавший
Своих бояр огнем пытал.
Малюта, пес цепной, Скуратов,
Голов немерено срубил
Свой крест нательный не запрятав,
Он жег, насиловал , топил.
Сынок царя, Ивашка – младший,
Всегда подспорьем был отцу,
Он с малолетства был уж падшим,
Все было подлецу к лицу.
Ой , любо, любо, царь смеялся.
Бей, жги, пускай боярам кровь!
Он видом смерти наслаждался
И мракобесил вновь и вновь.
Когда живых не оставалось,
Лишь горы трупов, здесь и там,
Царю, вдруг мало показалось.
Пускайте стрелы по котам.
Всех уничтожьте, все живое:
Коров, коней, собак, гусей.
Он шесть недель не знал покоя,
Грозил Московской знати всей.
Кружил слободками, дворами,
Все умертвил и все пожег,
Стелился пепел под ногами,
Кромешный ад, да черный смог.
И вдруг, Ивашка, сын любезный,
Эгов сказал – да цел ведь пруд!
Сей отрок, выкидыш кромезный,
Спустил всю воду из запруд.
И долго рыбы бились в тине.
На них смотрел с улыбкой царь.
И лишь в высоком небе синем
Кружились вороны да гарь.
|
