Сколько ж зим, сколько лет я в покорности спал
под потоком времён, катившихся бурно,
но услышал призыв и проснулся, и встал,
будто не было казни моей в Оренбурге.
Я услышал, что зло исковеркало путь,
что опять засвистели барские плётки,
что сегодня загнали нас в серую муть,
примеряют опять былые колодки.
Я к вершинам бежал из зловонных трясин,
не желал я с рабством проклятым смириться,
я на колья пускал плоть дрожащих осин,
чтоб вогнать их с размаху в грудь кровопийцам.
От тоски я по-волчьи рычал на луну,
в разорённой деревне не слыша смеха.
«Проведите, проведите меня к нему,
я хочу видеть этого человека».
Я в бою забывал, что такое «любовь»,
я метался в огне, где не было брода.
Неужели я рвался через боль и кровь,
чтоб воров посадить на шею народа?
Наши кони по бабки тонули в пыли,
мы в трудах и в сражениях были ловки.
Неужели все братья мои полегли
ради чьих-то особняков на Рублёвке?
Я не слушал трусов озверелую брань,
только сердцу сейчас до крика обидно:
неужели принимал я рубцы от ран,
чтоб каждый болтун называл меня «быдлом»?
Где же тот, который наперекор всему
примет вызов осатаневшего века?
«Проведите, проведите меня к нему,
я хочу видеть этого человека».
Я сквозь дождь и сквозь ночь уходил от погонь,
я слезами размачивал чёрствую корку,
но в себе сохранил я возмездья огонь,
он меня согревал в отчаянье горьком.
Пусть кричали мне злобно, что всё, мол, не так,
что желанья мои убоги и странны,
только делу хорошему нужен вожак,
как нужны в шторма кораблям капитаны.
Знаю я, что средь российских полей и вод
оживают неисчислимые рати.
И тогда обязательно найдётся тот,
кто зажравшейся сволочи скажет: «Хватит!»,
всё решит не по корысти, а по уму,
будет он в делах – не убогий калека.
«Проведите, проведите меня к нему,
я хочу видеть этого человека».
|
