SPEACH'ка
Восх.5.57 Зах.20.58 Долг. Дня 15.01
/Из отрывного календаря
Intro
Странно
откуда рубцы,
пальцы
на кожи души;
вспышки в ночи
эти огни
зов маяков
черты.
Ждите,
когда едва
утро
мазнёт слова,
через года,
через меня
выйдет из пены
рта.
1
Последний,
верящий в гамбургский счёт,
предоставляющий право на индульгенцию,
в забрызганных пастой зеркалах узнаёт
лицо, похожее на каналы Венеции.
Вскрываю карты.
Незачем ждать.
Как самоубийца
проволоку вен, сухожилья.
Мышь кропила джокер и ползла под кровать
рецензировать пьесу Шекспира Уильяма.
Девяностые,
последнего пионера выплюнувшие,
не пустившее в километры коридорных дверей.
Шаг с табурета –
не зря намылили шею;
в пыли просроченных морей
я не хочу забывать,
определять месяц по почте,
сунув в улицу палец, угадать, что там день или ночь.
Может ты одна, кто понимает заточий
слов моих кровоточь.
Двадцать первая зарубка березовым соком
из меня древесную мякоть тянет в проросший сугроб.
Я один из тех, кто не дождавшийся срока,
cветофорным запингом был расстрелян под дробь
безумного,
существующего
в моей голове джаз-бэнда.
К толпе липну красками всех сэконд-хэндов.
По первому шагу в зебру выдать себя.
Кажется, я не могу
(без…)
Выест глаза бессонница-каннибал,
Перетрёт кровать поперёк от юга до севера.
Мой бесшумный, растворённый в клетках тела скандал –
любовь,
внезапная, как показатели счётчика Гейгера.
И всё –
чувствую небо сквозь твои волосы.
Это инверсионный след самолёта.
Опять недозвон.
Рефлекс - рвота –
автоответчик её голоса.
Сразу воздух –
наркотик.
Ко мне в сосуды
лезет любовь,
истекаю слюною.
Мало!!!!
Земля
порами городов
рассыпалась сыпью,
дышала;
предупреждала:
не бывает так.
Питер Пен умрёт с половым созреваньем,
с тенью своей едва слившийся маем.
Как библиотек остывшие залы
просто молчат,
просто устали,
выжали дня половую тряпку.
Страшно?
Любовь соединяет вокзалы,
где бомж отвергает взятку.
Звоните! Звоните
колокола во все соты.
Пятисекундным бесплатным
трещите дверными звонками.
Бей в барабаны,
ритма глотая икоту,
выкриком жадным,
пломбами,
ртами:
Она! Она!
Возведя Слово в причину всех мирозданий,
у безвременья вырываю лица прохожих.
В пенициллине
Саши, Пети и Тани
комом.
2
Здесь так повелось:
В любовь верят, не спрашивая
Сколько её каждому
отпущено, взвешено.
Лучше не знать,
когда оттолкнёшься от края,
в гостях у кого ты
у домового иль лешего.
Так повелось.
Если сгораешь, то молча.
Не подходи к телефону.
Я – сильный. Я знаю.
Любовь – наказание. Любовь – это порча.
Всё равно, как счастье
слезами выкатить к раю; зною, заикаясь:
"Весне я был предан…
Крутил…вертел…себя в этом кошмаре".
Татуха "ОПЛАЧЕНО" отведи мои беды
и река/ми вен устью гони тромбовый шарик –
это ты
мурашками бежишь в мое пекло;
так, что двери с пете/ль, ведь ты не веришь идущим
за нами след в след.
Где жизнь не померкла
есть только миф между прошлым и будущим,
обиды из-под ногтей,
когда царапали радость.
Огнями взлётных полос стеклили созвездия.
Он устало встал, сказал "Так повелось.
Жизнь – всего лишь введение".
Здесь так повелось…
С рожденья падаем с плахи.
Всё же руки наотмашь.
Жмём на газ в повороте.
Фотокарточка наша –
там я с глазами собаки,
перед прыжком
вроде.
Здесь так повелось…
На небесах разводы и браки.
Случилось ты посмотрела, я посмотрел.
Я навсегда с глазами собаки
в этот
апрель.
3
Хочу остаться
между оконных стёкол,
твою комнату выучить лучше паутин хироманта.
Тёк в щели, шпаклёвку и охал,
растерял более 90% таланта,
укравшего сон.
Я чатился с богом.
Ночью дешевле.
Я вошёл в его файлы.
Сели, курим…
Он сразу с порога
факты.
Эпатаж отрепетирован.
Хочется плыть против мейнстрима.
На то есть друзья,
отпускают, прощая.
Напоследок узнав
моё настоящее имя,
кинут горячий Гольфстрим
на дно кружки чая.
В явь выкурив сны, под утро выгорит нёбо.
Пал занавес штор – рассвет дышит в затылок.
Меня по минному полю ведут инстинкты амёбы
с линии фронта до тыла –
спрячусь, зароюсь.
Не увидят соседи
белку в колесе четырёх стен танцующую.
Что ж ты наделала несмелая леди –
ты видишь меня в будущем.
Вдовой?!
Хочешь?!
Быть?!
Девочка!!! Запрограммированному только на разрушение –
идти к черте, тобой называемой ленточкой.
Окон открытых преодолевая влечение
похож на рыб, уходящих на нерест, к дому,
к смерти к рождению, меняя внешность, атрофируя
пищеварительный тракт,
ведомых экскрементами памяти в омут.
Километры волоком тянули в несыгранный такт
безумного,
существующего
в моей голове оркестра.
Тело в гноящихся ранах.
Ведь так не бывает.
Река превращает рыбу в плывущее тесто –
пищевое звено чаек.
Стоп!
Хватит!!!
Озноб по коже…
Говоришь всё проходит, пройдёт и это.
Быть может,
быть может
улицы помнят приметы.
Наши записки ноль третьему лету
искала.
Определяла
число по кассовым чекам.
Веря невскрытый
билет лотерейный бесценен,
килограммы предчувствий наскребла по сусекам,
в ухо шептала мне: "Ты будешь вечен.
Только ни слова".
Итак,
вот он я один за карточным столом,
сам себе крупье, шулер, сдаю в слепую.
Господа! Ставки сделаны.
Я стихов плавлю лом –
себе любимому пулю.
Только боги знают кто лучше спрятался.
В сумасшедшем доме
останется мой психиатр.
Надзиратель больных
выписывал,
маялся.
Умалишенный. Вся жизнь театр.
Маяковский, застрелившись, стал другом Есенина.
Самоубийства Пушкина никто не предвидел.
Кто опознает в юродивом гения?
Аутсайдер у ленточки лидер;
сотой итерацией подходит к самому главному –
в шкаф к скелетам. В голове тараканы.
Иду один на один. Прихожу к одному –
всегда к вкусу ваты. Уверен
русская рулетка сродни игры в "бутылочку".
Валдис Пельш ох..л бы от своей диареи.
Возьмите лобную и смотрите сквозь дырочку –
я один в этом мире.
Щёлк!
Небо на посошок…
Тишина
и туман.
Ты пришел к началу,
что ж ты, Диман…
Улыбнись хотя бы,
к тебе выплывает страна.
Пазлы соединились
у последней черты волоска.
Детство где-то около рая.
Весна – песок в лужах, который я помню.
Сера в ушах – не стыдно, знаю
моя спичка первая, кричу воплем:
"Фу-у-у, пэзэр!*Отстали, отстали!
Хэнджюфэлс!** Смотрите! Эта спичка ведь гончая."
Плывёт под льдом и я меж зеркалами
бегу за ней как отец бежит к дочери.
Лето где-то около вечности.
Звёзды – в колодец, впечатлений не вынести.
Я плавился под лучами беспечности;
в этом вареве чуткой невинности
что тогда я мог знать о природе
игрушек, фантазией возведённой в идолы.
Смеющийся бог в виртуальном приходе,
только забыл, мы забыли всё пидоры:
едят ли смолу потому что красивая?
как грому кричат: "ты не видел ли молнии?"
жука в муравейник бросая бескрылого,
тело его потом спасая безмолвное.
Там была осень и запах запахов.
Двустволку ноздрей наведу в подсознание,
черпая туда всю эту гадость –
днями наросшие воспоминания,
воздух из листьев до одури жжёный,
что в Лондоне утром туманы такие же.
Ушёл бродить в поиске мест потаённых.
Под вечер вернулся. Ангина залижет.
Счастлив бесцельно.
Им не понять,
то, что съели забота и быт.
Я убегу.
Еще пока помню
как надо летать.
*Фу-у-у, пэзэр! – выражение из детства. Дословно: позор. Произносится язвительно, тягуче, фальцетом.
**Хэнджюфэлс! – одно из слов, выдуманных в детстве, имитирующее говор немецких солдат. Произносится быстро, выкриком, зачастую ни к месту – ввиду размытой смысловой нагрузки.
4
Всмотритесь. Помню.
Я был Питер Пеном.
Женевская конвенция о военнопленных
его отпускает.
Он не уходит.
Питер Пен когда-нибудь будет в моде.
Игра ребёнка
сложней даже Эйнштейна.
Не пустят Альберта уже воды Рейна.
Он не уходит,
снится, что вроде
Питер Пен плывёт на плоту-пароходе.
* * *
Тогда я упал на асфальт;
первый раз в восемь лет
дрался, потому что понял нет выхода.
Больше:
из-под ресниц
занавес-плед
лёг на сетчатку выдохом.
Тихонько злоба пришла, ушла, взорвала зрачки
вспышкой в сто единиц Нагасаки.
Комитет двора на днях постановил
жечь белые флаги.
Тогда,
сейчас
было ли это важно кому-нибудь
кто первый ударит?
Сложно другое: я испугался.
Внутри меня кто-то жарит.
Рады?
Опустил руки.
Такое бывает
в малобюджетных фильмах, рассекающих сердце.
Эпатаж провалился.
Он гвоздями вбивает
удары в открытые дверцы.
Стоп!
Мама…ты видела…
мама, почему ты стоишь на балконе, смотришь,
ругаешь меня,
известь угла крошишь. Мама…
я больше не буду так,
мама, он сильней меня, старше.
Мама!!! Я
прирождённый маг
будущих слов на старте.
Не предавай, мама, выстою, выскалю,
слёзы глазниц затяну назад в голову,
пятна родимые щёлочью выгною,
плюмбумом вылью кашу перловую,
хозяйственным мылом наросты крыл
вытру в труху, затонувшую с берега.
Мама,
в будущем твой первый сын
вскроет себе корку черепа.
5
Думал забуду, рубцы затянулись;
барабаном крутясь от щёлка до щёлка!
Значок ворошиловского
стрелка б мне вручили –
авансом подарок,
но только
центров не надо
реабилитационных,
в которых найду общий язык с глухонемыми.
Я ничего не умею,
лишь зарифмовывать звуки
в слова немного чудные.
Я возвращаюсь!
Ночная масса давит, вздрогнет,
плюнет в спутники метеоритным потоком.
Вяжет во рту.
Нет, нет…ещё помнит.
- Здравствуй…куда ты? –
дежурное бросит.
Куда я? Зачем?
Не задавай подобных вопросов.
Куда я?
Теперь
уже просто решаем.
Монета,
чёт-нечет.
И нервы шипели.
Я в ручей бросал спички –
они не уплывали.
Зачем корабли возвращаются к людям?
…тоже заглядывал в лица прохожим –
дождь мял
зонтиков студень.
От меня шарахались
как от больных
рожей.
Глаза вырежут
за то, что слеп был я.
Тогда,
сейчас
рука дрогнула. Словно
какая-то невидимая тля
облепила дуло –
пистолет выронил.
Вольно!
Это стук дверь.
Это за мной пришли.
Когда-то всё-таки должно ж случиться.
Из военкомата? –
глазок проверь.
Мне незачем быть провидцем.
В квартиру войдут 5-6 человек,
Блок знал к нему уже идут 12.
Мне скажут: "Ты древен,
в двадцать один – австралопитек.
Давай скорей одеваться".
- Пойдём.
- Куда?
- Ты знаешь.
- Не знаю.
- Говорят же тебе, ты знал об этом всегда.
Вот держи. Понесёшь.
простыней протёртое знамя,
ещё тёплое,
цвета
твоего потолка.
Я узнаю людей, точнее их маски,
прищуриваясь, угадываю в нафталине знакомых.
Саши, Пети, Тани – не сказки.
Пока я не впал в кому
чувствую
город не спит,
затаился, ждёт,
перебирает лапы;
угольками окон
на поверхность земли
ползёт точно крот –
обжечься воздухом.
Ожог будет полон
света!
от раздраженья рецепторов.
Это значит надежда
проснулась от шока,
пришла, улыбнулась, пластырем рот
заклеила.
Вы слышите рокот?
будущего,
в котором нет боли,
в котором нет сомнений в определении места-
положения тел.
Врёт электролиз, врут токи воздуха – они безвозмездно
спасут, поднимут
турбулентным потоком.
Кружась поздней весной (и раньше бывало)
кричал: "БОли нет!",
а к горлу шёл ком –
спрессованных слов лава.
6
Люди,
выбрасывающиеся из дома в улицу;
первый глоток ночи,
головокружение…тянет туда.
Мой город уходит
на нерест, чтобы разлиться
судорогами неразгадавших
страшных клеше "Как дела?"
Люди,
ведущие меня, идущие рядом
стремятся в толпу;
шевелясь частицей броуновской,
я знаю вернусь, даже неизвестным солдатом
заблаговременно капитулируя перед рифмой "овской".
Люди! Уже!
Площадь бурлит гороховым супом – вами.
Обратную сторону век
бросаю в котёл тысячелетий.
Смотрите! Смотрите
как поднимается знамя
подзвученных ртом междометий.
Вот и столб,
по которому
за водкой лезут на масленицу.
Призы с победителя сняли предпраздничный стресс.
Небесный маляр
ночь размажет по лицам.
Я уже догадался – меня сожгут на костре.
Руки хватают, незнакомые пальцы
толкают выше, поднимают над головами, ближе,
тащат к столбу, к эшафоту, срываясь в танце.
Нет, я спокоен…ну, не надо…излишне…
Привязывайте!!!
Привязывайте, говорю вам.
Затылком чувствую дерево
и позвонками сучковатость ненужную.
Меня обольют бензином,
подожгут –
плыви по морям,
вот теперь я ряженый-суженый.
Толпа будет реветь, словно воды всех океанов
разом о скалы,
словно не бывает иначе –
это водобоязнь сорванных кранов.
Время собирать камни,
разменивать
большие без сдачи.
Календарным листком расцарапал ладони.
Оттуда прожилки дорог мне всё в лицо хохотали.
Про меня сказал алкоголик дядь Толя:
"Это в папу блеск глаз воды талой.
Это чувство к друзьям летит белой вороной.
Этот блеск тебя выдаст,
как днях выдал Иуду.
Когда-нибудь,
где-нибудь
между солнцем и раной,
локти кусая,
семенить одышкою к чуду".
Не болеть больше –
разве может больной этим клясться?
В зале суда за меня не поставят и свечи.
Промарширую по бесконечному плацу
понуро в свой Путь Млечный.
7
Приговор – эвтаназия.
Спички не уплывают.
Попытка к самоубийству;
говорят, не бывает полусмертей.
Механизм запущен,
и ты уже глядишь из уюта
привычкой девятичасовых новостей.
Кто из нас жив?
Дайте последнее слово
мне – щенку, увидевшего ребёнка в старости,
в себе – калеку
двадцатиоднолетнего. Всемирная усталость
во мне билась птицей
в окна другого берега.
Дайте мне веру
или хотя бы уверенность,
спокойствие
в тоннах секунд состояния пограничного,
надежду –
всё не напрасно,
просто такое время – безвременность.
Каждому своё – личное.
Зрелищ и зрелищ
толпа просила, ржала.
Когда бензиновой каплей в забытье слипались ресницы,
рычала: сожги его.
Толпа, высунув жало,
подтвердила мне
это не сниться.
Может она пришла, Димочка,
ты посмотри-ка внимательней.
подумай, если не так,
то зачем тогда всё –
пусть петухи
спешат,
кричат трижды.
Сразу
о ней
у раковин уха будут петь ветры.
Каракули пальцев сотрёт
ластиком первым лучом
утро. Во мне
останутся лишь километры
пройденные по песку босиком
вдвоём. Где/ ты?
та, которая
мою кровь вскипятила. С той стороны тишины
мне твоя нужна помощь, желательно скорая.
Кто знает
быть может
одежды стали тесны
сегодня именно.
Голосу твоему выставлю памятник,
выделю несколько сантиметров головного мозга.
Протяну ладонь –
спичкой горящей, палач, в меня ткни –
может быть я из воска.
Может я из слёз
наполовину.
Двадцать один минус восемь –
лет тринадцать не плакал.
Не верь
тем, кто скажет,
что вместо сердца я выну
какой-нибудь механический клапан.
Надо ли жить?
так, как будто ты умер.
Не судите, да и не судимы будите.
Дождь смоет слова
со спин словно мел –
застрянут комочками в сите,
на стол упадут…
за стол кто с чем, а я свою мерзость
выношу на скатерть бумаги до крошки последней.
Любуйтесь! Пейте! Закусывайте!
Перешептывайтесь: "Какая щедрость!"
дней
вывихнутых
в пене у рта
до тошноты
честность –
надо ли?
такой я в груди с колом осиновым?
Тебе
хотя бы
надо? – спрашиваю –
Хоть самую малость?
Хотя бы чуть-чуть?
Что я могу дать…
радость?
Взаймы?!
Разогнать петли времени в шею?
К тюрьме от сумы и сказать:
"Не жалею?!!"
Бросьте.
Жить-то как хочется.
Глаза сильно-сильно зажмуришь –
видишь круги радуги,
звёздочки всей своей дури.
И эти слова
языком будут выдавлены,
когда на планете
останемся одни Я и ТЫ:
Я прощаю вас
и
будьте прокляты
мечт своих палачи.
Видите
спички не горят больше
точно как рукописи,
выбираются даже из коробка ямы.
В пепельницах,
не в заоблачной выси
спички помнят как стать кораблями.
Спичка, спи…
Раны
затянуться
в свежую ось
горизонта. Считай
и на это подсказка.
Сегодня
сердце
сюда стучалось,
рвалось –
27-ое апреля Пасха.
Outro
Черновик окончен.
Я стал промокашкой.
С тетрадных листов буквами высыпал пудру.
Димон, туши свет,
к тебе спешит нараспашку
утро –
(раз, два, три…)
- уже облилось по/том,
навзничь упало росою,
с неловкой ночи сняло малиновый свитер.
Вытекли звезды.
За мной грибковой пятой
дня бредёт свита.
|
