Оплоты ваши – оплоты глиняные (Иов 13, 12)
Эта глина – еда для мёртвых, которые не нашли даже следа того, кто пыль делает тёплой взвесью в длинном, сухом туннеле. Сюда навсегда вошли девушки с арфами, чей звук был последней вестью для пастухов с хлыстами и коз, которых они пасли. И солдат со штандартами. Пищею став для спеси
царя в саркофаге.* Он под красным лежит платком. На костяке – клинок, возле кисти остывшей - чаша для ячменного пива. Но ячмень не взойдет ростком на камнях, где рассыпаны зёрна. И не видно дальше шлема с клеймом Победителя, что рядом с носком ступни – оставлен для новых побед. Чем раньше
вновь начинают войну, тем скорее заполнят склеп наложницами и погонщиками. И для круговорота тел - оставляя места тому, кто по поручению слеп для шелкопряда в коконе, раскрашенную когорту фигур - расставляет на столике, и вечный скреп - табличку о наступлении под заложенные ворота
дворца приказывает зарыть. И в большой барабан с колокольчиками бьют в такт. Этот ритм не меняя им вторит хлопками толпа, и жрец наполняет чан кровью барана, центробежной гордостью разгоняя танец вокруг святилища, начиная в святой Нисан новый год. В темноте Золотую статую вопрошая,
принимает опять за свои, вырезанные на чёрных обелисках, слова о казни того, кто со своей стези** свернёт: «Кто по рекам богов не везет, тот сорных трав – страшнее». Из низин, где вязнут, идя в грязи, мулы, везущие лодки, с крутых перевалов горных несут божества в столицу. В домах, что стоят вблизи
дорог с колеёй, по печени овец о теле своём гадая, делают за насечкой насечку на лунном календаре. Там таблицу судьбы на шею рожденного надевая, в глиняную лампу льют масло растущего на дворе сезама, стену из тростника лампадой такой озаряя, мотыгу и плуг готовят к дождливой или сухой поре,
зажженной гневом тех слов, будто спичкой серной, что не греет на холоде. Испуганным смотрит оком оттуда, где вторят твёрдой записью многомерной законы движения, - тот, кто стянут ими, как соком горьким – лист. Он страхом пленённый и верный знанию о вине изначальной, отмеренным сроком
своим печален – в ежедневнике от десяти до ста дел красным отметит, как собственные скрижали. Так рисовальщик, боясь слепой белизны холста, травы, цветы и колонны для будущей пасторали с гербария и фотоальбома копируя в центр листа, их совмещает кистью в картине – деталь к детали,
словно память с воображением, где тело – ферзь, бьёт все проходные пешки, и чёрному королю ставит в три хода мат. «Кто опаздывает - не лезь в Крёзы, - подсказывает буклет, - пей «ТераФлю», не смотри в себя, если почувствуешь вдруг резь в глазах у 3D-экрана, и дай ускорение февралю
к марту, чтобы стать равным лишь самому себе в день равноденствия, постепенно другое зрение обретая для самооценки. Всегда находи в судьбе соответствия с гороскопом. И огонь, как трение кремня в зажигалке воспринимай, и при ходьбе оставайся бодрым. Успехом спасись от тления».
Так хранят неизменным, веря лишь в свой покой, словно фреоном, - клон. Разом его представляя в прошлом и будущем, поправляя одной рукой перед зеркалом – галстук, и уверенно подставляя бритую щеку под лосьон, стези для себя другой не желая. И вечером, как избавление, прославляя
сон, похожий на тёмное поле, где ухающей совы не слышно. Оно отгорожено, секретнее полигона, зубчатой стеной. В песках за ней прорывают рвы с ядовитой водой, и кинжалы скрестят до звона. Там быки, у которых есть крылья, и рычащие львы охраняют от подданных белый дворец Саргона.***
2011
* Раскопки захоронений 3 тыс. д.н. э в Уре показали, что погребение царственных особ, в отдельных городах Месопотамии, в свое время осуществлялось со всей их свитой.
** Этические и юридические нормы в Ассирии и Вавилонии, в том числе и законы Хаммурапи, записывались на специальных чёрных обелисках, чаще всего, вырубленных из диорита.
*** Саргон, Шаррум-кен — основатель и царь Аккадского царства (2369-2314 гг. до н.э.), первым объединивший в единое государство территорию от Персидского залива до Средиземного моря. В переводе это имя означает «законный правитель».
|