В пустом и полутемном зале
Никем не видимый солист,
На черном стареньком рояле
Играл сонату пианист.
Он был задумчив и спокоен.
Закрыл глаза — как будто спал.
А мне казалось — сам Бетховен
Сонату Лунную играл.
Играл артист в величье гордом.
В груди его горел задор.
Он душу вкладывал в аккорды
Сонаты до диез минор.
Играл отнюдь не для забавы:
Катился звуков мощный вал,
Басили плавные октавы,
Их стон на части душу рвал.
Невольный той игры свидетель,
Бездушных «роков» нигилист,
Великой музыки радетель,
Я плакал... Плакал пианист:
В душе его жила утрата
Иль, может быть, любви укор?
Звучала Лунная соната,
Соната до диез минор.
Те слезы клавиши ласкали
Прекрасной музыки тоской,
Из сердца искры высекали
Под виртуозною рукой.
Соната плакала, стонала
И нервы струн своих рвала,
Как будто душу очищала
И в тайны вечности звала.
Порывом огненным волнуем,
Как грозной бури ветром стерт,
Затих прощальным поцелуем
Последний пламенный аккорд.
От полусогнутой фигуры
Ложилась тень на инструмент.
Он рук не снял с клавиатуры
В тот торжествующий момент.
Сидел артист, как изваянье,
Великолепный музыкант.
Он в звук вложил свое призванье
И людям весь отдал талант.
Сейчас его душа сгорала,
Как возбужденная гроза,
А по щеке ручьем стекала
Любви прощальная слеза.
Он был взволнован, беспокоен.
И тишина объяла зал.
А мне казалось — сам Бетховен
Сонату Лунную играл!
|
