Юность-юность, ты ведь слышишь
в парадоксах глас природы!
Ты ведь знаешь чёрта кротких,
что из глаз взирает нищих
и кричит из горла пищи
у сарая на колодке.
Кто-то «мясо», кто-то «лодырь»…
Разум, больше аргументов,
примири меня и это.
Совесть духа, совесть плоти –
двум им тесно на свободе,
подставляющей к ответу.
Вот есть ссор их ингибитор,
называется – семья. И
как неплохо в этой яме
нами выгоды отмыты:
всё так искренне закрыто
от души её краями.
Нрав, лицо, реестр роддома –
ах, какой фундамент долга
перед кое-кем и только!
Я не спонсор незнакомым.
Запах с кухни, детский гомон,
и – глядишь – уже не больно.
Но у сердца мощный зуммер,
а добро на квоты ложет,
загляни под брови бомжьи –
и счета не существуют;
и убалтывай Везувий,
и тверди, что ты не должен.
Сколь непрочна общность «наших».
Побирух с пищащим свёртком
как минуешь ты нетвёрдо,
что подав, что не подавши.
Нет, нет, нет и нет: алкашка,
цыганьё, иди работать!
Очень холодно и рано.
Пять часов утра столицы.
Рынок. Мётлы к рукавицам.
Шпик, сопля, гандон, сметана,
псиный кал, кулёчек рваный…
Сколько, жизнь, ты можешь длиться?
Тело потно-пыльно-жарко,
на бордюр присело лопать
хлеба ломоть и селёдку
с головой. Ах, дождь, ты плакал?
Вон каштановая влага
затекает под ворота.
Сизый тополь, пластик неба,
фабрики чадящий фаллос.
Детство, где ты оборвалось?
В зеркалах, портретах мрази,
пьяный сон, последний праздник,
разольёт туман-усталость.
Поплывут асфальт и травы,
будет мост, под ним дорога,
грохот ЗИЛа, тела ропот;
справятся ль такие травмы…
только б это было правда –
про иную жизнь и Бога.
Но у грани ум вдруг вспомнит:
ты ведь видел труп бродяги,
завонявшийся в овраге, –
вонь его была тем воплем,
что, как весточка на волю,
просвещает нас о мраке.
И всползёт по коже к горлу
цепенящая прохлада.
«Ясно. Там нет даже ада.
Просто спишь, – а червь и ворон
разбирают этот ворох,
что был так до счастья жаден».
Да, простите, я отвлёкся,
что там кротким чёрт их шепчет?
Вроде слепствовать уж легче, –
клан невидимых колоссов
превратил нам горе в воздух,
повсеобесчеловечив,
и на эту однородность
уповает наш рассудок:
губы, слюни, жвачка суток,
вечно чавкающий Хронос…
Но вдруг зубы камень словно
ощутят, и – стоп минутам.
Нет, формально жизнь прёт дальше,
и ты так же скрыт под всеми,
но ты больше не рассеян,
но ты слишком зорок к фальши
стал, и мозг теперь на страже –
компас, знающий лишь север.
|
