Мы глотаем слова, как сливы, не замечая косточки,
Бьемся с разбегу о стену и приседаем на корточки,
Как мухи бьются в стекло и не видят форточки.
За стеной мирно дремлет Уотерс в шотландской кофточке.
И теряя в словах окончания, суффиксы, зубы и волосы,
Части речи при встречи влетают в газетные полосы,
В коридорах с тоскою глаголем об этом в полголоса.
Иногда у могильной плиты, выпадая из колоса,
Вспоминаем, что стены в родстве с деревянным ящиком.
Кто там нервно стучится о них своим слабеньким хрящиком,
Срамоту наготы прикрывая поношенным плащиком?
Иногда и палач может быть гениальным рассказчиком.
Что такого сказать, чтобы быть здесь хоть кем-то услышанным,
Чтобы в рыбьей своей немоте закричать о возвышенном,
Пусть количество слов во строке оказалось завышенным,
Даже в русской словесности есть то, что послано свыше нам.
Впрочем, дело, скорее всего, не в словах, а в инертности,
Ведь в пассивности звуков есть первые признаки смертности.
Кое-кто здесь травмировал мозг от чрезмерной усердности,
Разбирая всё то, что писал я о нашей ущербности.
P.S.
Против органа слуха я выставлю орган молчания.
Что влетело мне в ухо? – Отчаянье и одичание.
Это факт: на стене есть следы моего попадания…
И проснувшийся Роджер сказал: «есть возможность изгнания».
|
