http://stihi.ru/avtor/petrop
Родился в 1962 году в Краснодаре, где и живу по сей день. Поэт, прозаик. Окончил Краснодарский политехнический институт. Служил в армии, работал слесарем, авиамехаником, инженером-технологом, инженером-строителем, экономистом, журналистом. С 1995 по 2007 гг. - редактор нескольких краснодарских краевых газет. С 2007 г. сотрудничаю с различными СМИ. Член Союза российских писателей. Победитель многих литературных конкурсов как в сети, так и в реале. Публиковался в России, США, Германии, Австрии, Израиле, Украине.
ПРИЗРАК СТАРОГО ПАРКА
Кружит над миром осень золотая,
и всё покрыто палою листвой...
Бутылки из-под листьев выгребая,
идёт дедок с потрёпанной сумой.
Патрульно-постовой наряд не тронет
привычного, как дождик, старика;
порою на ходу смешок обронит
иной ханурик, выпивший слегка,
да пацанёнок, чуждый пацифизма,
засунет пальцы в рот и засвистит...
А дед плывёт, как призрак коммунизма,
и лишь себе под чоботы глядит...
Снимите, люди, шляпы виновато,
когда шагает в сумерки герой:
он - в ранге Неизвестного Солдата -
остановил фашиста под Москвой,
пред ним склонились Вена и Варшава,
ему сдалась в Берлине вражья рать...
Он заслужил в стране родимой право -
себе на хлеб - бутылки собирать.
...И он уходит в отблеск обветшалый.
А в небе, не прощая ничего,
струится журавлиный клин усталый.
И в том строю есть место для него.
***
Каждый - чья-нибудь утрата; листопад играть с листа и
в зыбком озере заката, осыпая птичьи стаи,
убывать дано не только временам, летя по кругу,
но и чувствам; и поскольку понимание друг друга -
это видимость пространства, остающегося между
суетой непостоянства и неспешностью надежды,
нам отпущено так много: исчезая, возвращаться
в каждом жесте; а дорога, о которой словно снятся
наши дни, идёт всё круче, всё стремительней теряя
эти отблески и тучи. Эти слёзы, дорогая,
ни к чему кромешным птицам, что скользят по глади взгляда;
сердцу в сердце не излиться на изломе листопада,
на излёте паутинок переменчивого света
мы войдём в круженье льдинок, в невесомый абрис ветра,
понимая что сложенье наших соприкосновений
в каждом новом отраженье - это больше, чем ступени
в никуда; и что не нужно ничего прекрасней этих
птиц, протяжно и предвьюжно вспоминающих о лете,
и что нет неоспоримей этой радости печальной -
быть всё дальше и любимей и уйти, оставшись тайной...
***
Минувшее кроется в будущем, словно война,
которая теплится в наших звериных зрачках.
Предметы давно потеряли свои имена -
и мы нарекли их другими... Но горечь и страх -
ожившие тени былого - они не уйдут:
они ещё слышат дыхание прошлых имён;
бесстрастный звучит камертон, призывая на суд;
И каждый ещё не рождённый уже осуждён
на эти - по вещему Фрейду - подспудные «я»,
на это скольжение знаков событий и мер
по предотвращению собственного бытия,
на это кружение, это смешение сфер
чужих интересов... И радостно бдит вороньё
совсем недалече, коль ты, безоружен и наг,
принёс в этот мир свою плоть; и вкушает её
меняющий лики досужий любой хронофаг...
И даже когда различишь в знаменателе ноль -
сумеешь понять ли придуманный дьявольский ход:
в итоге простого деления тёмная голь
имеет иллюзию вечности в слове «народ»...
Но тщетно бежать от тщеты: в лучшем случае, ты
сто раз возвратившись из битв - со щитом, невредим,-
в сто первый на нём возвратишься из сечи; щиты
куда долговечней твоей протоплазмы. Засим
и правда, которая дольше мгновения, - ложь,
набор аберраций, игра подсознания, навь.
Из этой овчинки доноса и то не сошьёшь,
чего не сказать о богатстве аллюзий. Представь:
на утлом судёнышке некие чудики (но
отважные хлопцы), покинув свои города,
поплыли в Колхиду искать золотое руно -
и дальше по тексту... Но с кем это было? Когда?
За тьмою редакторских правок уже не узнать:
герои давно потеряли свои имена -
и мы нарекли их другими. Лишь чёрная гладь
Эвксинского Понта безмолвно вздымает со дна
ожившие тени былого, щепу, черепки,
оружие, кости, обмылки старинных монет.
Рукой зачерпнёшь - и, как кровь, солона, из руки
струится великая тайна всего, чего нет...
***
Я ухожу от пальцев той, что встаёт со дна
памяти, над которой идёт на ущерб луна,
тая и опадая знобкою ворожбой,
в сумраке исчезаю; но та, что идёт за мной,
шепчет: «Я вижу, милый (тиной сырой дыша),
каждую ночь я вижу, как плачет твоя душа...»
Я ухожу, я знаю: в ночь суетливых слёз
папоротник столетний не зря между нами рос,
и под её порогом жаба лежит не зря
мёртвым зрачком на запад (туда, где взойти заря -
хоть разорвись - бессильна); я на исходе трав
слышу протяжный шелест: "Любимый, ты был не прав.
Нас обвенчают звёзды, соединит земля..."
Но угасает эхо; и я повторяю для
той, что ещё болит - твержу на пределе сил:
«Чур меня, я твой голос, я имя твоё забыл...»
МУТАНТ
Участник Третьей Мировой вздохнул: «Встречай, Москва!»
Стучал костыль по мостовой, и третья голова
сказала первой голове: "Смотри, братан, сюда:
здесь Кремль стоял у нас в Москве, на нём была звезда.
А где воронка - был собор, а дальше - Мавзолей.
Там фон повышен до сих пор, идём в обход скорей"
Он пробирался меж руин, спешил насколько мог,
о трёх обличиях - один, как триединый бог.
Шагая, руку опустил в карман шинели он -
и вдруг издал что было сил протяжный горький стон,
и беспросветно зарыдал, предвидя злой исход:
ведь он сегодня потерял талон на кислород.
Что скажет милая жена? Что скажут сын и дочь?
А жизнь у каждого - одна... Но чем семье помочь?
Нет у него секретных льгот, друзей на базе нет,
и запись на пять лет вперёд в родимый сельсовет...
И, скорбно сняв с груди медаль за город Вашингтон,
со всех голов своих сорвал противогазы он;
и пал, обняв свою беду, издав последний крик,
у всей столицы на виду усталый фронтовик.
...Струил рентгены солнца диск, пылился ветеран.
А мимо шёл, пугая крыс, огромный таракан.
***
На склоне заката, облитого кровью реликтовых птиц,
седлают коней казаки из далёких небесных станиц -
сбиваются в стаи и мчатся в тиши, и верстают маршрут
в неверные сумерки, в пыль уходящих минут;
черны их бешметы, черны сапоги и папахи черны,
и только в зрачках - сумасшедшая сталь восходящей луны...
Ни гика, ни стука; не звякнет нечаянно бранная снасть -
как будто и звуки боятся на тёмную землю упасть.
Несутся безмолвные сотни к мерцающей первой звезде
по мёртвому Дикому Полю, которое ныне - везде…
Вдоль гиблых лиманов, отравленных рек и бесплодных полей
размашистой рысью, а после - намётом пускают коней,
безудержно мчат по украинным вехам родимой земли,
которую в сечах с врагом нестрашливо они берегли,
пока не приспела пора уходить на небесный кордон…
Летят казаки, словно лютая память грядущих времён.
Мелькают, мелькают копыта, едва ли касаясь травы...
Когда б супостат повстречался - ему не сносить головы;
но нет никого: ни чужих, ни своих, ни великой страны -
лишь Дикое Поле... И чёрным потоком - под сенью луны -
подобные стаду могучих кентавров, летят казаки
по следу былого, по древнему космосу русской тоски...
***
Я забываю имена,
ведь имена - всего лишь знаки
вдоль троп, взбирающихся на
вершину памяти. Во мраке
любовей, выжженных дотла,
они - астральные тела,
и в их незримом зодиаке
сориентироваться мне
всё невозможней; пыль желаний -
сквозь амальгаму встречных дней
сочась - всё злей и донжуанней
возводит в степень ноль обзор.
Мне в спину дышит Командор;
но я всё ближе к донне Анне,
переходящей в донну Икс.
Что имя? Лишь координата,
в которой проступает лик с
чертами всех, кого когда-то
любил… Живут их голоса,
но тем грустнее их глаза,
чем дальше нас листают даты...
***
Наверное, достаточно руки
для каждого несбывшегося жеста,
как достаёт течению - реки;
наверное, довольно совершенства
в привычной неустроенности нас -
подсолнечных, подлунных, подневольных,
готовых каждый день и каждый час
давать отпор; наверное, довольно
летучих линий брошено в ладонь
на паперти вселенского лекала
(о, скольким принесла судьба огонь,
но ни одной прямой не отыскала!)
Моя ладонь! В тебе довольно льда
для выше обозначенного круга
явлений; но довольно ли (тогда
храни его) тепла? Ведь друг без друга
так призрачны, так беззащитны мы
пред бегом линий; вольно и невольно
на каждого из нас довольно тьмы -
вот только света было бы довольно
пылинкам мироздания, сквозь дни
летящим вопреки любым теченьям.
Ладонь моя! Спаси и сохрани
идущих по твоим пересеченьям!
И я, скользя по линиям чужим,
соприкасаясь - радостно и больно,
давно уже от них неотторжим...
И этого, наверное, довольно.
|
