baken
Хочу на небо
Башка полна нетрезвыми парами.
А на экране
Сидел в правах урезанный парламент,
Висел орёл с протезными крылами,
Оркестр валторнами за Родину и Веру дул...
Я выключаю эту ерунду.
Смотрю в окно.
Но город, в узеньких полосках жалюзи,
Меня же мне и отразил.
Закрыл глаза — и всё закрасил чёрным.
"Как жизнь живёшь?" — "О, господи, о чём мы?.."
И я смотрю, не открывая глаз,
В который раз...
Как зелень луга зелена,
Как синь морская — синяя до дна,
Как кровь красна, плеснувши изо рта -
Так абсолютна эта чернота.
Контрастно — группами и розно -
Звёзды.
baken
Она
На стуле, на столе и между
Валялись наши скромные одежды.
У нас ни мужа, ни жены,
И оба мы прекрасно сложены.
Какое увлекательное счастье -
Обнять вот этот плотный ластик.
Нигде ни пота ни росинки
И ни следа тесёмки и резинки.
Ты лбом нажала на плечо.
Я дунул - волосы плеснули.
Наполненные солнечным лучом
На окнах шевелились тюли.
Тепло. Прохладно. Горячо.
И тишина от вдоха и до вдоха.
- А что это у вас, прекрасная Солоха?
И в целом вы глядитесь хорошо.
Особенно когда без шорт.
Отозвалась: смешок.
Те двое в зеркале смотрели всё наглей.
Она была немножечко смуглей,
Немножко из другого теста.
Вдруг прошептала мне на ухо:
- Послушай, это ж групповуха!
- А не смотри.
- А интересно!
И тут же голосом динамика на транспорте
Мне за спину сказала "Здравствуйте!"
Меня аж дёрнуло, и не добравшись до кровати,
Мы сели на пол хохотати...
Потом мы вышли на балкон попить вино.
Я на Венеру наводил бинокль.
А месяц, серебрёный гад,
Мне сверху показал рога.
Не обратил внимания тогда.
Проснувшись утром ранним-ранним,
Я слушал ровное дыханье.
Тихонько встал и начал убирать тарелки со стола.
Она спала.
С годами делаюсь старей и гаже.
Она пусть остаётся та же.
Маша Н.
Маме
Здравствуй, мама.
Да, конечно.
Ты жива, и я живу.
(сонно всхлипывает вечность
в старом мамином шкафу…)
Не срослось.
Не отболело.
Ни с полушку,
ни с аршин.
Истрепалось только тело -
переплет шальной души…
Да, такая же.
Я знаю.
Да смешно.
Под сорок лет.
Ветер носит, пусть полают.
Повзрослею?
Видно нет.
Ни за славу, ни за деньги
посторонним не видны
изумрудные коленки
и летательные сны,
бант огромный на макушке,
грива огненной копной…
«А по ма-ми-ной по-ду-шке
луч кра-дет-ся зо-ло-той».
Оглянуться? Оглядеться?
Мне б к тебе…
К тебе опять, чтоб за три недели детство
по слогам перечитать…
Маша Н.
Жар-птица
Душу сняв,поющую, со спицы...
Здесь с беглянки, а не с вора, спрос,
ты меня, полуденной жар-птицей,
в горний мир за пазухой пронес.
Только чуду срок - привычка к чуду.
Получив желанное в своё:
В каждодневной песне – смерть-остуда,
в постоянном блеске – забытье.
Позолота стерлась,- жара мало.
Сказка заблудилась днём с огнем.
Вот и всё…я перекочевала
в стаю горлиц под твоим окном…
Русский Алфавит.
Карамель
Есть много видов женской карамели:
сперва она с трудом влезает в рот,
затем сладка, как не на самом деле,
потом не в той обертке, что хотели,
годам к шестнадцати – уже наоборот:
она мягка, как первая подушка,
и вся измазана конфетами постель,
неважно кто: красавица, дурнушка.
Закончив школу, едем на войнушку,
и в нас летит мужская карамель.
Русский Алфавит.
Миниатюры на сельском кладбище
(попытка эклоги)
1.
Зимний рыбак терпелив, как мул,
который час держит свою иуду –
на дно реки, должно быть, поставлен стул,
и рыба, сидя, смотрит на нас оттуда;
холодный ветер течение повернул,
не торопясь на блюдо.
2.
Целый день на опушке лесной
серебряный волк с кадилом во рту
служит обедню,
в деревне ворочаются
и грохочут медью.
3.
Я засыпая. Третья справа звезда
ложится щекой на облупленный подоконник.
Февраль. Как всегда
вьюга метет, как сумасшедший дворник.
4.
Ветер – шулер, поэтому в лес не вхожу
ни в ноябре, ни в марте:
осины стыдливо стоят на ветру,
как девочки, проигравшие в карты,
береза спряталась за сосну,
словно девственница – за парту.
5.
Почему я грущу?
Ночь. Лодка в озере замерзает -
в черную хрупкую воду
тихо ладонь опущу
и, наконец,
на лету растаю.
6.
Пчела в поле жужжит.
Вот и все. В пейзаже за год одна замена:
кое-где начинает маячить мужик
в тоске, свисающей до колена.
Можно, конечно, разнообразить вид:
добавить ему рога
и хвост, как у местного бугая Люцифера.
7.
В деревню я прибыл в двадцать с немногим лет,
но до старости не забуду,
как спросил я у плотника: Где здесь кладбище, дед? –
а тот, не расслышав и подумав, что "туалет",
прошамкал, смеясь: Шинок, повшюду.
8.
Случайно наткнулся в лесу на родник,
рядом – ель (метра два, может быть, чуть выше),
в нем что-то тихо шипается и взрывит,
то есть, наоборот, но некому это слышать,
и если на сотовом диктофон включить,
вода превратится в грязищу.
9.
Освещая спичками задубевший рот
и февральской метели перхоть,
сельский, наверное, идиот
пытается ремонтировать в полночь церковь,
как мельницу – Дон Кихот –
всадник, скачущий парнокопытным кверху.
10.
Козявки и какие-то жуки
под вечер в озере всю истоптали воду,
а я брожу впотьмах по огороду,
причем, не в шаг и вряд ли с той ноги
и жалуюсь на мерзкую погоду,
не вырезав тростинки из дуды.
11.
Как салтыковский болванчик, себе повторяю: увы.
Четвертый год провожу в деревенской ссылке,
по причине отсутствия пепла и головы
карандашные сыплю в пепельницу опилки,
чтобы из грифельной пустоты,
наверное, появились, может быть, картинки.
12.
Колодец на кладбище вырыли впопыхах
по причине отсутствия пресной воды повсюду,
холодным гвоздем о всех четырех углах
нацарапали: "хуливам" и "гадомконечнобуду" -
теперь, приходя с ковшом, гадаете на костях,
с ведром – начинаете верить в чуду и даже в юду.
13.
В деревне бог живет не по углам,
а где-нибудь на старой лесопилке,
и он является с похмелья к вам,
выглядывая утром из бутылки,
и прячется, как в рай, по вечерам
в растерзанную щель свиньи-копилки.
14.
В деревню А, где множество иуд,
а значит, и христов, чтоб обморозить ноги,
зимой, босые, испытав людской и божий суд,
из пункта Б задумчиво бредут
слепцы, причем, к тому же недотроги.
15.
Здесь не выживут ни еврей, ни грек.
В поле не вырастить даже гречку.
Зима. Сорок восемь. Метет весь век.
даже изба завернулась в печку.
16.
Прекрасный день. Дают бесплатно есть,
и даже наливают, если грустно:
очередного старожила здешних мест
знакомые несут куда-то в лес
завернутым в очередной кочан капусты,
и бултыхается в желудке медный крест,
и всем легко, и радостно, и вкусно.
17.
В деревне все неправда и обман:
здесь даже зайцы умирают понарошку.
Деревня – это водка, сеновал,
мопед, грибочки, речка и матрешка.
И самый страшный случай, что видал:
кому-то белка шишкой засветила прямо в бошку.
18.
Холодный ямб воды, тяжелый ямб беды –
гортань моя охрипла и простыла,
пытаюсь прошептать: спаси и сохрани, -
проходит день, как наглотавшись ила
в тяжелый ямб воды и медный ямб судьбы,
и рыба говорит, но непроизносимо.
19.
Молитву ночную твержу я, как будто не узнавая слов,
как будто,
время я спрятал под самым последним поленом дров,
и никогда не наступит утро,
как будто.
Не глухой частокол меня ограждает, а часослов.
20.
Хозяин колодца – опытный спекулянт:
имеет жену, корову, транспорт и огородец,
имеет библиотеку, луну и философский грант,
поэтому по ночам он, как древнерусский кант,
звезду и что-то еще роняет к себе в колодец.
21.
Под вечер я с ружьем брожу в полях
и ощущаю, как свежеет морда,
как зайцы роют норы впопыхах,
чтоб избежать пальбы и натюрморта,
и все бы хорошо, когда б не швах,
в лиловой туче подходящий с горизонта.
и т.д.
Сергей Зоткин.
компьютер к человеку подсаживается
компьютер к человеку подсаживается
новости ему рассказывает
картинки ему показывает
убеждает, доказывает
что выходить на улицу нет необходимости
что улица есть дом терпимости
что все людские собрания - сплошной душе-мордо-бой.
не ходи, говорит, не ходи, оставайся со мной
я тебя всему научу, я тебя утешу
я все оценю, все взвешу
я работу тебе найду на дому
и друзей найду по уму
и подругу для сердца, и подругу для тела
последняя вообще не проблема
и напитков тебе закажу, и хлеба, и уборщицу на дом.
зачем тебе небо?
посмотри в окно, коли тебе так надо.
человек компьютер слушает
слушает и понимает
понимает и все находит
все находит и привыкает
и больше из дому не выходит
и так до смерти до самой, покамест
его труп не вынесут вперед ногами.
и компьютер в тоске умолкает, и переходит в режим «off-line».
Сергей Зоткин.
скупо переговариваясь в собственной тишине
ночь, ночь…
месяца желтая кость,
фонарь разрезающий тьму-
лучше жить одному.
по одному – не врозь,
тонкий намек уму,
лучше я буду гость
в тихом твоем дому.
то не прихоть, не злость,
я и сам не пойму
откуда во мне взялось-
лучше жить одному.
лучше без глупых просьб,
все равно не приму.
лучше ты меня брось.
не привыкать одному.
Ксана Василенко.
Тот,кто
Тот, у кого две кожи,
("Скрип да поскрип"- вторая)
За голенищем ножик
Вострый держал и лаял
Кашлем. Он злую силу
Прятал в платок кровавый.
Мы ж его и просили,
И умоляли: Павел!
Не сотвори глумленья,
Образ не стерпит сраму.
В пятом уже колене
Служим Христу во храме.
Слышал ли? Зуб железный
По-вурдалачьи в кружку
Клацнул. Звезду, болезный,
Резал , стекала стружка
Чёрная, не кудрява.
Боже, яви прощенье!
Пятиконечной язвой
Новый шипастый терний
Был на венец добавлен.
Плакал послушник юный:
Господи, раб твой Павел
Через неделю умер.
Не отвернись, остави
Грех ему этот страшный,
Был же когда-то Павлик,
Был пострелёнок Пашка...
Ксана Василенко.
Дурочка и цыплята
Глумились, били, цыкали слюной
и Рыжей Магдой звали меня. Крашенки
катились по земле. Фома слепой
ступай, просил, ступай отсюда, Машенька.
А я как закричу, как завизжу:
не трогайте меня руками, сволочи!
Я - свечка божия, с утра у стен сижу,
пусть дух мой спит пока еще, но полночью
сойдёт Огонь Небесный на меня
и фитилек займётся алым цветиком
вблизи Престола... Стану я ронять
свой чистый воск по капле, мелким крестиком.
Давили с хрустом крашенки глупцы,
входили в раж, кружились в дикой заверти,
когда из-под сапог у них: цып-цып …
цыплята разбегалися по паперти.
|
