Помню весну пятьдесят третьего года;
«дело врачей» будоражат советскую паству,
а у нас на квартире евреи города
мацой отмечают еврейскую пасху.
Посреди квартиры – русская печь
с огнеупорным сводом и подом,
на который пресным лепёшкам лечь,
чтобы стать абсурдным дням антиподом.
За столами в комнате три на пять
женщины эти лепёшки катают.
Какое величие! Какая стать!
Как вдохновенно руки летают!
И все поют! Подпевают мужчины.
В весёлых песнях звучит подтекстом,
что нынче, в часы еврейской кручины,
маца и песни служат протестом
против безумия антисемитов
разных народностей, разных мастей.
И мы не подпольщики: всё открыто
у нас для сексотов любых властей.
… Сейчас на дворе другое столетье,
но мы продолжаем держаться на марше.
Чем мы, тогдашние, наши дети
стали уже намного старше.
Лежат перед нами новые страны,
а в нас наше прошлое горькою болью.
И детям, и внукам, конечно, странно
об этом слушать, понять – тем более.
|
