Уж третий день подряд поэт в своей квартире
не пишет и не пьёт, а чахнет от тоски:
«Как пошло всё вокруг, однообразно в мире,
и даже у всех баб похожие соски».
И остальное тож у них, у всех, похоже.
А тех, что унесли последние штаны,
не описать теперь: у них похожи рожи,
и не найти теперь в бескрайностях страны.
А без штанов зимой, противной даже в марте,
скакать до отделения совсем резона нет.
И жизнь его хреновая проиграна на старте:
в кармане брюк, украденных, его был профбилет .
А им он любовался почти что две недели
и с предпрофкома Колей билет свой обмывал.
А эти две девахи, что их вчера поддели,
очистили квартиру, пока он пьяный спал.
Некстати, в профбилете остаток гонорара
за первый его сборник, заныканный, лежал.
Теперь, когда вернётся, жена его Тамара
устроит грандиозный невиданный скандал.
А на столе нет вазы, что тёща подарила,
и нету телефона, а он вчера ведь был.
Вчера с утра из Сочи Тамара говорила,
а вечером, до пьянки, тесть тоже говорил.
И нет ещё ботинок. И тапок тоже нету.
И томика Есенина, что у окна лежал.
«Какая ждёт поэта расплата за всё это! –
сочувственно подумал я и в страхе задрожал.
А он себе, представьте, настолько апатичен,
что даже пить не пьёт, а чахнет от тоски,
к тому, что будет завтра, душевно безразличен,
но почему-то гладит дырявые носки,
что не забрали девки, с ботинками хотя бы, –
оставили, как милость, как жалостный презент!
Смотрю я на поэта и говорю вам, бабы:
«Вы – суки!» Эта правда звучит как комплимент.
60-е годы
|
