ЧИТАЯ БРОДСКОГО
Тут вот что: очень я уважаю поэтическое творчество Нобелевского лауреата Иосифа Александровича Бродского.
Совершенно не шучу, - он великолепный поэт. Постепенно, к сожалению, забываемый. Ну, это как раз дело привычное. Кто, к примеру, читает сейчас Боратынского? Или Дмитриева? Да, пожалуй, и Бродского?
Читая Бродского в очередной раз, я наткнулся на фразу, обращённую – так показалось – лично ко мне. Фраза такая: «Пускай Художник, паразит/другой пейзаж изобразит». Не претендуя на большую букву в слове Художник, считаю, что любой и вовсе даже копиист непременно привносит в изображаемое что-либо своё, - это неизбежно. Вот я и … того … (вполне Бродский оборот, кстати) изобразил.
Сначала – текст Бродского, ниже – это новое прочтение.
И так – по очереди.
Набросок
Холуй трясётся. Раб хохочет.
Палач свою секиру точит.
Тиран кромсает каплуна.
Сверкает зимняя луна.
Се вид Отечества, гравюра.
На лежаке – Солдат и Дура.
Старуха чешет мёртвый бок.
Се вид Отечества, лубок.
Собака лает, ветер носит.
Борис у Глеба в морду просит.
Кружатся пары на балу.
В прихожей – куча на полу.
Луна сверкает, зренье муча.
Под ней, как мозг отдельный, - туча…
Пускай, Художник, паразит,
другой пейзаж изобразит.
Тоже набросок
Тиран закусывает водку.
Официант с ухмылкой кроткой
Прибор меняет, - всем видна
Тирана вечная вина.
Изображаю: вот картина –
Поэт порок бичует. Вины
Ужасны согбенной страны
В строке. Сравнения срамны.
Рабы Подсолнечной Вселенной
В подвальной празднуют пельменной
Не важно что. В другой этаж
Несут плоды разбойных краж.
Поэт увял вдали пейзажа,
Им на!-рисованного в раже.
А ветер носит лай собак.
Натюр же морт. Потребен лак.
Подражая Некрасову, или Любовная песнь Иванова
Кажинный раз на этом самом месте
я вспоминаю о своей невесте.
Вхожу в шалман, заказываю двести.
Река бежит у ног моих, зараза.
Я говорю ей мысленно: бежи.
В глазу – слеза. Но вижу краем глаза
Литейный мост и силуэт баржи.
Моя невеста полюбила друга.
Я как узнал, то чуть их не убил.
Но Кодекс строг. И в чём моя заслуга,
что выдержал характер. Правда, пил.
Я пил как рыба. Если б с комбината
не выгнали, то сгнил бы на корню.
Когда я вижу будку автомата,
то я вхожу и иногда звоню.
Подходит друг, и мы базлаем с другом.
Он говорит мне: Как ты, Иванов?
А как я? Я молчу. И он с испугом
Зайди, кричит, взглянуть на пацанов.
Их мог бы сделать я ей. Но на деле
их сделал он. И точка, и тире.
И я кричу в ответ: На той неделе.
Но той неделе нет в календаре.
Рука, где я держу теперь полбанки,
сжимала ей сквозь платье буфера.
И прочее. В углу на оттоманке.
Такое впечатленье, что вчера.
Мослы, переполняющие брюки,
валялись на кровати, все в шерсти.
И горло хочет громко крикнуть: Суки!
Но почему-то говорит: Прости.
За что? Кого? Когда я слышу чаек,
то резкий крик меня бросает в дрожь.
Такой же звук, когда она кончает,
хотя потом ещё мычит: Не трожь.
Я знал её такой, а раньше – целой.
Но жизнь летит, забыв про тормоза.
И я возьму ещё бутылку белой.
Она на цвет как у неё глаза.
Подражая Бродскому, или Любовная песнь Бродского
Кажинный раз, гуляя, с этой строчки –
Про чаек – начинаю суходрочку.
Другой рукой держу у лба примочку.
У ног моих пространственную цельность
Обрыв порвал. И я согласен: рвай.
Спасли очки, надеты. Беспредельность
Проста: там, ниже – ад; там, выше – рай.
Меня подруга сделала рогатым.
Рога – пустяк, но – нравственный урон!
Я много пил, но, Кодексом заклятый,
Её с еём не шлепнул, - строг Закон.
Я напивался даже, как сапожник.
Меня почти изгнали из родни.
Но я – законов нравственных заложник, -
Мне совесть шепчет: что же ты? – звони!
У трубки – хахаль ёйный. Мы болтаем.
Он вопрошает: Как ты, Бродский, как?
Хрен знает – как. Он, страхом угнетаем,
Зовёт детей утишить, - много драк.
Я мог бы сделать много лучше деток.
Он – обогнал. Знак твёрдый, проклят будь!
Кричу в ответ, что сделал сто пометок
В свой отрывной, что прошлогодний суть.
Рукой, где ныне только банка пива,
Я ей места заветные трепал
Как мог. Диван пружиной выл тоскливо, -
Вчера как будто. Быстро уставал.
Из брюк мослы вываливались ради
Обжима на диване, - пыль столбом.
Мой рот желает воплем взвыть: О, бляди!
Но шепчет скромненько: Облом.
Её? Куда? Как птица закричала, -
Я вздрогнул, - птицу жахнул птиц!
Кричала б так же, если бы кончала.
Но я был скор, как репортёрский блитц.
Года грохочут, как атака танка.
Любовь ушла, как пар идёт в гудок.
Возьму-ка пива я, ведь пива банка
Упруга так же, как её станок.
Письма римскому другу
Нынче ветрено и волны с перехлёстом.
Скоро осень, всё изменится в округе.
Смена красок этих трогательней, Постум,
чем наряда перемена у подруги.
Дева тешит до известного предела –
дальше локтя не пойдёшь или колена.
Сколь же радостней прекрасное вне тела:
ни объятья невозможны, ни измена!
-------
Посылаю тебе, Постум, эти книги.
Что в столице? Мягко стелют? Спать не жёстко?
Как там Цезарь? Чем он занят? Всё интриги?
Всё интриги, вероятно, да обжорство.
Я сижу в своём саду, горит светильник.
Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.
Вместо слабых мира этого и сильных –
лишь согласное гуденье насекомых.
-------
Здесь лежит купец из Азии. Толковым
был купцом он – деловит, но незаметен.
Умер быстро – лихорадка. По торговым
он делам сюда приплыл, а не за этим.
Рядом с ним – легионер, под грубым кварцем.
Он в сражениях империю прославил.
Сколько раз могли убить! а умер старцем.
Даже здесь не существует, Постум, правил.
-------
Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
но с куриными мозгами хватишь горя.
Если выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции у моря.
И от Цезаря далёко, и от вьюги.
Лебезить не нужно, трусить, торопиться.
Говоришь, что все наместники – ворюги?
Но ворюга мне милей, чем кровопийца.
-------
Этот ливень переждать с тобой, гетера,
я согласен, но давай-ка без торговли:
брать сестерций с покрывающего тела –
всё равно что дранку требовать от кровли.
Протекаю, говоришь? Но где же лужа?
Чтобы лужу оставлял я – не бывало.
Вот найдёшь себе какого-нибудь мужа,
он и будет протекать на покрывало.
-------
Вот и прожили мы больше половины.
Как сказал мне старый раб перед таверной:
«Мы, оглядываясь, видим лишь руины».
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.
Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.
Разыщу большой кувшин, воды налью им…
Как там в Ливии, мой Постум, - или где там?
Неужели до сих пор ещё воюем?
-------
Помнишь, Постум, у наместника сестрица?
Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал ещё… Недавно стала жрица.
Жрица, Постум, и общается с богами.
Приезжай, попьём вина, закусим хлебом.
Или сливами. Расскажешь мне известья.
Постелю тебе в саду под чистым небом
и скажу, как называются созвездья.
-------
Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,
долг свой давний вычитанию заплатит.
Забери из-под подушки сбереженья,
там немного, но на похороны хватит.
Поезжай на вороной своей кобыле
в дом гетер под городскую нашу стену.
Дай им цену, за которую любили,
чтоб за ту же и оплакивали цену.
-------
Зелень лавра, доходящая до дрожи.
Дверь распахнутая, пыльное оконце,
стул покинутый, оставленное ложе.
Ткань, впитавшая полуденное солнце.
Понт шумит за чёрной изгородью пиний.
Чьё-то судно с ветром борется у мыса.
На рассохшейся скамейке – Старший Плиний.
Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.
Письма подмосковному приятелю
Нынче жарко, и столица невидимкой
за шатурскими скрывается дымами.
Непотребная погода хуже, Димка,
чем бюстгальтер с пропотевшими грудями.
Бабы – как же с ними неизбывно сложно –
то желает, то не хочет, то другая…
Хоть прекрасное вне тела и возможно, -
нас манила ли когда стезя такая?
-------
Получил ли ты, Димон, мою посылку?
Как в деревне? Урожай теперь хорош ли?
Председателю снеси в презент бутылку.
Дружбы дар ненужным пьянством не опошли.
Я один в пустой квартире. Очень душно.
Домработница с женой попёрлись в баню.
Тараканов даже нет. Ужасно скучно.
И какие бабы там стирают грани?
-------
Был на кладбище сегодня. Хоронили
коммерсанта из Малаховки. Остался
на поминки, - много ели, больше пили.
Коммерсанта не жалели – сам нарвался.
Ты прикинь – в обход кладбищенских законов
прямо рядом закопали генерала.
Тот – купил участок, дед же – за погоны.
На Ваганькове теперь хоронят мало.
-------
Кто в деревне без ума – считай калека,
А в Москве, Димон, калека – кто без денег.
Вы в деревне, натурально, - человеки,
но отсутствуют и пицца, и обменник.
От властей беречься проще на морозе,
поопаснее в столице, но теплее.
А воруют – что в столице, что в колхозе.
Разобраться трудно, где ворьё наглее.
-------
Ты со мной поедешь, девочка, конечно? –
Если на ночь – будет несколько дороже… -
Кто владелец твой – вот эта вот скворешня?
Эй, парнишка, торговать людьми – негоже.
Ну, понятно, не владелец – только крыша.
Ненадёжная ты крыша – протекаешь, -
с неба льёт, девицы мокрые, как мыши…
Или сами не намокнут, полагаешь?
-------
Сколько нам осталось? Прожито – поболе…
Как изрёк старик-швейцар однажды в «Яре»:
«Не засеять жито, не вспахавши поле».
Суетимся, Димка, будто на пожаре.
На рыбалку ездил. Вот – вожусь с уловом.
Я не знаю, для чего мне столько рыбы.
Отовсюду окружают войны снова.
Испариться, что ли, напрочь – на Антибы?
-------
Я в отпаде, Димка! Помнишь ту шалаву,
что с тобой не знала ни числа, ни меры?
Вы ещё попали с ней к ментам в облаву…
Референтка в канцелярии премьера!
Ты б собрался оторваться из деревни, -
посидели бы как прежде – до отключки.
Я бы свёз тебя, Димон, к такой царевне –
знает все, без исключенья, штучки-дрючки.
-------
Всё-то, Дима, мы всю жизнь приумножали,
только нас делили бабы и работа.
Вскоре всем вам дам я повод для печали.
В завещаньи отписал тебе я что-то…
Я свой чёрный «мерин» отдаю тебе же.
Поезжай, дружище, в храм, где нас крестили, -
ежедневно поминали чтоб, не реже, -
заплати, чтоб слишком быстро не забыли.
-------
Всё в пыли. В пустом аквариуме – тина.
Неспеша желтеют книги в переплётах,
и никто уже не смотрит на картины,
даже мухи пропускают при облётах.
Мутны пола полированные доски.
За окном – замёрзший водосточный жёлоб.
На подставке возле лампы – ветхий Бродский.
На прохожих безразлично гадит голубь.
Песня невинности, она же – опыта
«On a cloud I saw a child,
and he laughing said to me…»
W.Blake
1
Мы хотим играть на лугу в пятнашки,
не ходить в пальто, но в одной рубашке.
Если вдруг на дворе будет дождь и слякоть,
мы, готовя уроки, хотим не плакать.
Мы учебник прочтём, вопреки заглавью.
То, что нам приснится, и станет явью.
Мы полюбим всех, и в ответ – они нас.
Это самое лучшее: плюс на минус.
Мы в супруги возьмём себе дев с глазами
дикой лани; а если мы девы сами,
то мы юношей стройных возьмём в супруги,
и не будем чаять души в друг друге.
Потому что у куклы лицо в улыбке,
мы, смеясь, свои совершим ошибки.
И тогда живущие на покое
мудрецы нам скажут, что жизнь такое.
2
Наши мысли длинней будут с каждым годом.
Мы любую болезнь победим иодом.
Наши окна завешены будут тюлем,
а не забраны чёрной решёткой тюрем.
Мы с приятной работы вернёмся рано.
Мы глаза не спустим в кино с экрана.
Мы тяжёлые брошки приколем к платьям.
Если кто без денег, то мы заплатим.
Мы построим судно с винтом и паром,
целиком из железа и с полным баром.
Мы взойдём на борт и получим визу,
и увидим Акрополь и Мону Лизу.
Потому что число континентов в мире
с временами года, числом четыре,
перемножив и баки залив горючим,
двадцать мест поехать куда получим.
3
Соловей будет петь нам в зелёной чаще.
Мы не будем думать о смерти чаще,
чем ворона в виду огородных пугал.
Согрешивши, мы сами и станем в угол.
Нашу старость мы встретим в глубоком кресле,
в окружении внуков и внучек. Если
их не будет, дадут посмотреть соседи
в телевизоре гибель шпионской сети.
Как нас учат книги, друзья, эпоха:
завтра не может быть так же плохо,
как вчера, и слово сие писати
в tempi следует нам passati.
Потому что душа существует в теле,
жизнь будет лучше, чем мы хотели.
Мы пирог свой зажарим на чистом сале,
ибо так вкуснее: нам так сказали.
Песня опыта, она же – виновности.
1
Ну а мы желаем постичь Камасутру,
об одежде не думать, не бегать утром.
Если климат свихнувшийся нам позволит,
вопреки мы бы жили семье и школе.
Мы не пишем, стуча по клавиатуре, -
Сеть – вот учебник и дураку, и дуре.
Никого мы не любим, и нас не любят.
Математика разума чувства губит.
Мы супружество сменим гражданским браком,
станем стаями жить, подобно собакам.
И девчонки с повадками дикой кошки
нам обломят, наставив, рога и рожки.
Потому что куклы теперь безучастны,
мы всегдашней ухмылкой смертельно опасны.
Мудрецам и философам хуже ломки
объяснять недоумкам, что мы – подонки.
2
Размышления наши – короче, проще.
СПИДоносцы и –носицы – будто мощи.
Переплёты тройные. Стальные двери,
и не в тюрьмах, а дома. А в тюрьмах – звери.
Трудоголики будто, трубим до ночи.
Жрём в кино кукурузу и лясы точим.
Бижутерии звон заменил одежду.
За тебя не заплатят – оставь надежду.
Нефть кончается, но мы на водороде
До природы доедем, - кирдык природе.
Мы летаем без визы до края света.
Донага Мона Лиза для нас раздета.
Потому что учтя отпускное время,
выбирая возможное, чешем темя.
Путешествовать можем куда угодно, -
но куда-то – нет денег, туда – не модно.
3
Соловьи пропоют смертям панихиду.
Опасаемся мы, хоть не кажем виду,
как ворона куста, стать для всех пропажей.
За грехи мы охотно других накажем.
Доживи мы до старости – бросят дети.
Внуки с внучками, - те из пелёнок – в нети.
Не помрём – в инвалидной сидеть коляске.
Телевизор. Соседи отводят глазки.
Разве опыт чужой для чего-то нужен?
Ясно так: завтра будет и будет хуже.
Страховой не всегда помогает полис, -
изменяются tempora, но не mores.
Потому что душа – неизменна тоже,
жизнь – всё такая же, раньше ли, позже.
Нам судьба пирожок с удачей подарит.
Только вот что: пекут пироги, не жарят.
|
