Весенний снег в плюс десять, кормящий колдовством
паучью сеть холодного рассудка, микробов рядового сна.
Развернутое сердце строкой упанишад.
Тугая нить причин и следствий разрывается хлыстом,
бьет пробужденьем по устам,
что вишней новобрачной нырнут в апрельский сад –
взойдут словами без резонов, оснований,
но, содержащими в себе намек природных глаз,
что наша жизнь и наша смерть, лишь данность эпизода,
что наше все – ничто и для всего мы малость,
горсть пепла в турбулентности энергии и массы,
а это - идентично, хоть и спорно,
для созерцания трехмерной простоты.
За нами тащится тень времени, зарубок колея,
мы называем это памятью, нейронных связей пеной,
их миллиарды и у каждого свои,
а значит и история своя,
одноразмерность в миллиарде воплощений.
И наша жизнь, и наша смерть, мгновение, что нами
изложено же нам, уложено в тома увесистых значений,
где между строк пылится вечный смысл тетради.
Мгновенной сладостью ночи заброшенные в пламя
морской пучины бытия, мы коротаем Одиссеем время,
располагаем мнением – куда, но знаем ль – чего ради,
и ждет ли Пенелопы нежный дух, иль верность уж не в моде.
Весенний снег в плюс десять, магия абсурда,
осколки ницшеанского боренья, всплеск души
на стекла послеливневого неба. Лучше, о погоде,
да, лучше, о погоде помолчать и будет,
и будет день, а значит пища согрешить.
|
