Я жду тебя, я готовлюсь, я точу пулю,
как долбанный Ван Хельсинг,
потому что ножи тебя якобы не берут.
Я не злюсь и не ревную, я просто жду и играю
в рислинг или армреслинг,
И знаю, что до конца твоей пьессы мои герои не доживут.
И никто не спасет меня, как пищащего тамагочи –
Не накормит, не согреет, не возьмет домой.
Я скулю, я мерзну, я скрежЕщу зубами ночью
Не по нем, не тебе, не им, не со мной.
Я бы выбрала казнь тебе по-красивше, по-жестче, с надрывом
всех твоих связок, заскорузлых душевных структур.
Такую вот казнь для Героя, железом под дышло, но так уж вышло,
Что ты не Герой, не рыцарь и даже не грёбаный трубадур.
Ты – такой же, как все, живешь как все, сдохнешь как все,
В теплой кровати, в привычных стенах, с надоевшей женой.
Не на поле боя, не на галерах, не в сене,
Не с разгоряченной мной.
И даже не пожалеешь. Ты не умеешь
Жалеть. Ни о чем, ни о ком, ни даже себя.
Что уж меня - я всего лишь фетиш,
В твоей жизни без искры и без огня.
Я странное наречие, звонкое, больное, нахальное.
Ты боишься, тебе не спится и колется, нет покоя
В этом есть что-то патриархальное -
Убивать во младших тебе живое.
Убивать что любишь, что ценишь, чему лжешь -
Так отцы бросают своих родившихся дочерей!
Что спасешь, что не отступишь, что не добьешь
Постарайся обещать почаще следующей ей.
Мне бесконечно жаль того знойного лета,
Той зимы сумасшедшей и той весны возможной,
Что я была так отчаянно неодета,
Так смела, так вольна и так неосторожна,
И той веры, в тебя, представителя мужской рассы,
Последнего из могикан, рыцаря-крестоносца.
Ты не хочешь выделиться из серой массы,
Так носи на память хоть шрам на переносице.
Да что там, раны на неживом не берутся!
В тебе вообще нет места для какого-хоть шрама,
Почему из всех мужчин мне достаются
Лишь инвалиды власти, инфантилы и сапёры Афгана?!
|
