По ночам жасмин белее и сильней своим елеем заполняет все пустоты, и вокруг, и в голове. Облетает одуванчик. Комарихи стали злее и ежи шуршат смелее по щекочущей траве. Утром солнце покрывало незабудками прострочит и узором из фиалок вышьет поле … но молчок! Под немым покровом ночи над луной сова хохочет и над ухом, что есть мочи измывается сверчок. Я сегодня так, ничейно, отмечаю День портвейна и, идейно – Вечер с Ночью … даже Утро захвачу. И создам, хоть я, уж точно – не художник, но тупейно, ну, по крайней мере, тупо, полотно. Мне – по плечу! И душа моя как цапля – на одной ноге, но грабли, всё равно найдёт, наступит и провалится на дно. И всё реже из бутылки, и всё медленнее капли. Это – капельница жизни или смерти … всё одно. А пока, в хмельном угаре, на себе, как на гитаре … но, в одну, простите, харю, сколь не лей, но песнь - стара: Даже если всю Сунгари вылить, на хер, в Калахари – всё равно песок проглотит, всё равно убьёт жара. И забыв про «невозможно», нагло, царственно, безбожно, убеждаю себя пьяно, в том, что как не пустословь, можно сложно, и тревожно, можно даже безнадёжно И побуквенно подкожно, но вводить в тебя любовь: Покорись мне этим летом! Стань моим апологетом! Покори меня! Попробуй: о любви – и визави! Удиви меня вопросом! Удиви меня ответом! Хоть запретом, хоть минетом! Ну хоть чем-то удиви! Будь ты падшая, будь – цаца, будь ты пустота абзаца – я, во всех, в кого влюблялся, исключительно тебя видел … вот теперь я знаю … но уже – поздняк метаться, драться, рваться, напиваться, убиваясь и скорбя. Даже наша переписка – не надежда, не ириска и не, даже, фактор риска – эпитафия теперь. Мы – соседи. Мы – два камня. Мы два камня-обелиска не на братском, но на общем кладбище своих потерь.
|