слово ль измучит? заблудишься ль в строчках ночных? ах, пастушок мой, погонщик отары словесной, – слышишь, Давид, этот цокот глаголов ручных над пустотою безгласной, на скалах отвесных? в ночь ли такую любая овчарня годна – чтоб, вдруг проснувшись и глянув на небо у входа, только сказать: “Вот еще покатилась одна чья-то звезда – словно плошка с замшелого свода...” только и ждешь – вот опять колокольчик замрет, чтоб, чуть помедлив, в испуге поведать нам снова то, как на травы иссохшие с шелестом льет свет свой луна да на сердце шевелится слово; или напрасно – в отместку крылатой тоске – вновь серафим псалмопевцу дарует прозренье: в полуслепом человечьем нелепом ростке – благословить эту жаркую тяжесть творенья? благословить эту душ наболевшую тишь средь соловьиных Двуречий дремучего свиста – только бы музыки ливень над стойбищем крыш хлынул из бездны в пещеру пастушью арфиста! о, как невмочь еще слуху словесный разлом, и не найти на небесного стража управы: по сердцу – как против шерсти – проводит крылом, и – как косою – звенит среди строчек кудрявых; смертный ли звук – так прижизненно красноречив – заживо словом ложится в посмертные руны, клинопись глин – с глинобитною песней сличив, с трелью курчавою – простоволосые струны? или и впрямь лишь правдивее то – что немей? и непомерно – сиянье незримое мрака? пусть полуправдою – правда незримых корней – но прорастает тростинкой упрямого злака! может, и нам – где Евфратом полощет кусты, за руки взявшись в святой наготе мирозданья, в пышные кущи, в звенящего лета листы – всей немотою упасть в Пятикнижья сказанья? может, и нам – эта слова сладчайшая дрожь? чтоб возопили Завета премудрые камни – по одиночке мы ляжем под песнь, как под нож, словно на плахи – скрижали: о, Господи, дай нам! дай – о припасть к тем истокам могучим, где ночь исподволь жаждет зачатья и звука и цвета, и в слепоте оставаться вселенной невмочь – наедине со всевидящим оком поэта; пусть лишь на миг, но средь райской еще тишины, где – ни свирели, ни лиры, ни трубного зова, так беззащитны, так хрупких имен лишены травы и твари – о даруй же снова и снова! – то, как с улыбкой младенца блаженно-чужой сладостно уст чуть коснуться хоть призраком речи – там, где у вод первозданных, не тронутых ржой, хищных хвощей распрямляются нежные плечи; то, как еще с пуповиной божественных пут первопроходцы любого глухого Эдема с чудного древа впервые украдкою рвут яблоки слов – в ожиданьи грядущего Брэма...
|