Он кланяться стал шестикрылым архангелам, что б те доложили до Господа, что в Ведах напрасно его оболгали, и звёзд он не крал у Космоса.
И он не участвовал в сражении с падшими, где речи – пергамента тоньше. А лютню упрятал под крышкой подальше, в долине холодной Польши.
Ответом ему – мы тебя вызывали совсем не для извинения, пока мы крылами друг друга кромсали, ты сеял в рядах сомнения.
И с этими речами вмиг стрелка пронзает грудь его белую нежную по Божьему верному указанию, швыряя на землю грешную.
С тех пор много лет пролетело грустных, как видим мы девушку милую, на лютне играет она искусно с необычайной силою.
Слагает она, как пушинки чувства, бросая в поля безбрежные, и вьются музыки златые изустные как листья адониса свежие.
И лёгкие бабочки кружатся в «па», соря поцелуями страстными, и те поцелуи ложатся к губам небрежными и прекрасными.
Тонки и белы у неё уста, тонки, словно нитка алая, блистает небесная, полоса, с округлыми дивными арами.
Коснулася облачка – только миг, то сделалось тучкой серою, и дождик косой побежал и поник, и вышел за белою сферою.
Ах, облачко, словно кролик дрожит, как будто клешнями зажатое, а алая полоска, как шильце спешит, и плавно умерщвляет начатое.
Чу, девушка вновь нежно лютню берёт, ласкает чудно, занимательно, как пыльную вию на город несёт, кромсая домишки старательно.
И, выдернув угли из саженных труб, вихрит в полонез Огинского, а после срывает с бесстрастия губ искристый пожар Вертинского.
Летит, полыхает платочком пал к пристройке – к собору стройному, где мирно в подклети прислужник спал, откушав благопристойную.
Девушка, милая, что за масть перстами твоими вяжется? Твой плектр от собора отрезал часть, пред ликами кочевряжется.
Ответом – улыбка игривая. А лад - - всё глаже и притягательней. Уж взяли по ножику к брату - брат, сопят у точил старательней.
Вот, сходятся, дерзкое говорят, пред распрею - настороженны, широкие ножи, как от души, в широкие ладони вложены.
Тёмные стали творится дела, странные, нехорошие, одна – козлёночка родила, другая – с моста в спину сброшена.
А музыка перливчатая всё течёт – - аллеями, переулками. Вот, булочник бедный в дымы орёт, встряхая щеками булками.
Архангелы, ангелы, что же Вы не вышлите панегирики? Участие не сложно, а пир чумы Вы кончите враз без лирики.
- Негоже спускаться нам в пекло тьмы, несчастных ловя истерики. Всё горе их от ума, а мы им не открыли б Америки.
Что, лето – к лету, зима – к зиме, вот – истинных дней величие, любовь – к любви, а война – к войне, лишь разное в цветах отличие.
Душа – к душе, а глаза – к глазам, всё прочее – вздор и лишнее, земное не клеится к небесам, а мелкое - не будет высшее.
А девушка пуще терзает ряд, уж лютня дугой выгибается, так вилы обычно по брусу хрустят, так ноты обычно ругаются.
Уж - режут братья друг друга, хрипят, уж - в горлах торчит по ножику, у булочника булки румяные дымят, и огрубляются к коржику.
Девушка, милая, остановись – - гудит, завывает звонница. А милая смотрит с улыбкой ввысь, немой глубины затворница.
Ах, верное, читатель, ты ждёшь давно, с надеждою тайной светлою, что правда возринет, и сгинет зло, я тоже с тобою сетую.
Ах, славных светлых надежд черёд, мы верим в них с детства чистого, так синяя речка в лугах течёт, так солнце звенит лучистое.
Ах, милая девушка, и-зыдь, ты сгинь, нырни в океаны рыбкою, прими же небесная её стынь, с приветной полуулыбкою.
Земное – земле, небеса – к небесам. Иному душа - противная. Ах, чудная девушки была коса, тугая, пшеничная, дивная!
Ах, чудные у девушки стыли глаза, бездонные, словно озеро, ах, светлые нынче горят небеса, чуть алые – подморозило.
23 января 2009 г. С-Петербург
|