Был худеньким застенчивым ребёнком. Любил Христа, и маму не гневил и девочек любил, отшлёпав звонко их суть, пугать, чем мог по мере сил.
Родную школу посещал исправно, на шуры-муры тратя сердца пыл, но нанесла любовь слепая травму, - Наташу из Ростова полюбил.
На лавке в лавке не сидел ни разу, к коммерции призванья не имел и вражий доллар обзывал заразой, скрывая воспитания пробел.
Но родину любил не за берёзы. Был пионером и металлолом им сторож продавал слегка тверёзый, он НАТО не боялся, лишь партком.
По вечерам, сняв со стены гитару, бренчал, не помня слов, не зная нот. На кухне бабка с дедушкой шептались, как внучек их божественно поёт.
Летели утки, дни, года. Недели семь дней вгоняли пулями в затвор. Крутился синий шарик еле-еле и набивал тату об этом вор.
Свобода грустно встретила у входа, нерадостно смотрели фраера, им было очень, очень неохота прилечь, уснув на кончике пера.
Вор - безбилетник жизни карусели, по кругу скачут кони и олень и всё быстрей, быстрей, пока не сели, пока день добрый, а не Судный день.
Свинец зажав, кулак не разжимая, холодною и мокрою весной, вор отбивался до скончанья "рая" и никого за узкою спиной.
То там, то здесь судьба под сердце врежет, казаться стало - это неспроста, а время шло, влюблялся мальчик реже и разлюбил Наташку и Христа.
|