Ворон сел на подоконник
в тот момент, когда я пил,
и прищурился: «На кой мне
прописали атропин?»…
Вспомнив По и «nevermore»,
я задáл один вопрос:
«Сгнило яблоко раздора?»
Он, подумав, произнёс:

«Проверять меня – пустое.
Я давно уже не тот.
Раньше гадил над плитою
у кладбищенских ворот.
Клюв точил о фолианты.
Так точил, что стёрся клюв.
В переводе знаю Данте,
Микеланджело люблю.

Всё познал – тюрьму и схиму.
От шрапнели удирал,
облетал предместья Рима,
видел Волгу и Урал.
Триста лет вполне хватило
оценить исподтишка
все попытки через силу
подловить «на дурака».

Пенсионная реформа –
мне, как зайцу барабан.
На могилах много корма,
слава Богу и гробам.
Но с любовью к тем, кто в яме:
все, фактически — с тоски.
Горемыки-россияне
жили власти вопреки.

Человеческий клоповник –
лишь для Дьявола еда»…

А потом о чём-то вспомнил,
лапой стукнул в подоконник,
осмотрелся беспокойно
и прокаркал: «Никогда!»