Что-то стало мне очень херово.
И теперь, от большого ума,
понимаю почти с полуслова
одного Александра Дюма.

Город светится бледно и мутно,
ртутный градусник в небе разбит,
и Венера крупинкою ртутной
то горит, то опять не горит.

Говорят, от французских болезней
помогает любовникам ртуть.
Только нет ничего бесполезней,
если ярости им не вернуть.

Оттого перемазаны кровью
все страницы - недетский роман,
только детскому средневековью
я его ни за что не отдам.

Свет зажгу и открою окошко,
с толстой книжкою лягу в постель,
и прильнёшь ты влюблённою кошкой,
и прошепчешь мне - "Натаниэль".

С толстой книжкой, как с толстою шлюхой,
и с тобою, уткнувшейся мне
подбородком в тяжёлое брюхо,
при дневной бесполезной луне.

Бесполезной, как предосторожность,
как попытка сберечься, сберечь.
И начнётся судьбы невозможность
в переводе на русскую речь.