На меня весь мир нахмурился. Я в врагах у мира. Я бы спился или сдурился, но спасает Лира. Все боятся одиночества - да и я пугаюсь - только с самого отрочества с ним одним общаюсь. Я судьбою не обласканный, обделён вниманием. На пиджак на мой затасканный смотрит Лира с пониманием. Ей известно, что поэта серебро не балует, потому за всё за это хоть вниманьем жалует. Прилетит дня на четыре - дольше не случается - и порхает по квартире, надо мной качается. И пока не измотает, не потянет жилы, никуда не улетает (вот такие вилы). Мне потом ходи и кашляй, смятым как окурок, без горячего, без "башлей' точно полудурок. Но известно "лечит время", взгляд узрев прелестный, подставляю снова темя под удар небесный. Я не знаю продолжаться сколько будет это. Говорят, что в гроб ложатся раненько поэты. Но "пардон" одна добавка: те, что пишут с детства. Значит будет мне надбавка с этого наследства. И поскольку я исправно - с двадцати восьми - пишу, то постольку и подавно райский плод ещё вкушу. Если ту небесну пищу принимать умеренно то примерно триста с лишним можно жить уверенно. Быт мой эмоциональный: странный в мире этом. Если был бы я нормальный... не был бы поэтом.
|