На картах нигде этот путь не указан. Его обнаружишь не с первого раза. Заросшая просека наглухо скрыта в лесу, где забвением воздух пропитан.
Маршрут незатейлив для мотоповозки. Ветвями царапают кожу берёзки. За пару литровок в тупик и обратно прокатит механик, житухой помятый.
Сквозь заросли тянутся в лиственной нише корявые рельсы на шпалах прогнивших. И нет здесь ни станций, и ни полустанков. Лишь руки крестов да бараков остатки.
На свежую кровь гнус роится в атаку. Здесь теплится жизнь – где-то лает собака. Погибший кордон в глухомани таёжной... А на сердце тяжко и как-то тревожно.
Мне кажется, слышу тягучие звуки - камланье пилы, топоров перестуки. И будто блуждают вдоль этой дороги погибшие души из лагерных хроник.
Усталые лица теней эфемерных, которые строят дорогу-химеру под ропот овчарок и брань вертухаев, где жизнь, как свечной фитилёк, затухает.
Сквозь память проложена узкоколейка, и тащит дрезина меня в телогрейке в зловеще-пугающий пункт назначенья: в тупик, из которого нет возвращенья.
Где судьбы, как бусы, рассыпаны в травах, вкусившие лагерно-волчьей отравы, в следах от колючки на вздувшихся венах и с плотью, гниющей от чёрной гангрены.
Что было тут – тайна, покрытая мраком. А может быть шлаком, а может быть прахом. И мало кто сдюжил, и мало кто выжил, сгибаясь к земле под прицелами с вышек.
Забытая нитка стального аркана похожа на шрам затянувшейся раны на коже державы, заросшей щетиной колейных лучей паутины единой.
Цветут вдоль пути васильки и ромашки. С механиком "дёрнем" по паре рюмашек. И прежним теперь мне не быть без сомненья. Заплакало небо... Как Божье знаменье...
|