Не хотелось бы слушать Баха, сомневаясь, что Гойя жив,
Но смеётся нагая маха, взгляд неверием обнажив.
Оступившись, упав на землю, погрузившись в постельный прах,
Ангел явно ошибся дверью, проступая в её глазах.

Послезимье, как послевкусье, металлический привкус нот,
Безыскусное столь искусно, цвет и музыка – антидот.
Замерзающий в лужах вечер поднимает над телом кнут,
Обеззвучен и обессмертен взгляд под ритмикой амплитуд.

Тон прелюдии вяжет нервы, восходящие кварты злы,
Демон страсти в обличье стервы тащит крест по словам хулы.
Бог внимает органным звукам, дьявол гладит её рукой,
Пригвождённая к вечным мукам лишь на час обрела покой.

Мёртвый штиль перекрыт волною, в ад уносит девятый вал,
В пустоте за её спиною безвременье течёт в астрал,
Звук, прошедший века и трубы, нарастает каскадом фраз,
Мир вне сущности, мир-обрубок, опьянев, погружен в экстаз.

Фуга Баха и краски Гойи затупили ножи минут,
Смерть хромает, грозя косою, утверждая, что чувства лгут.
Рабство вытерто до угоды, совесть пялится из прорех.
Это тело – венец свободы, эта музыка - тяжкий грех.