Не хотелось бы слушать Баха, сомневаясь, что Гойя жив, Но смеётся нагая маха, взгляд неверием обнажив. Оступившись, упав на землю, погрузившись в постельный прах, Ангел явно ошибся дверью, проступая в её глазах.
Послезимье, как послевкусье, металлический привкус нот, Безыскусное столь искусно, цвет и музыка – антидот. Замерзающий в лужах вечер поднимает над телом кнут, Обеззвучен и обессмертен взгляд под ритмикой амплитуд.
Тон прелюдии вяжет нервы, восходящие кварты злы, Демон страсти в обличье стервы тащит крест по словам хулы. Бог внимает органным звукам, дьявол гладит её рукой, Пригвождённая к вечным мукам лишь на час обрела покой.
Мёртвый штиль перекрыт волною, в ад уносит девятый вал, В пустоте за её спиною безвременье течёт в астрал, Звук, прошедший века и трубы, нарастает каскадом фраз, Мир вне сущности, мир-обрубок, опьянев, погружен в экстаз.
Фуга Баха и краски Гойи затупили ножи минут, Смерть хромает, грозя косою, утверждая, что чувства лгут. Рабство вытерто до угоды, совесть пялится из прорех. Это тело – венец свободы, эта музыка - тяжкий грех.
|