По жизни брёл вдоль линии ладони
на ощупь, опираясь на мозоли стен,
и каждый раз Америкой шаблоны
мерещились и голубыми реки вен
казались внуку ребе и кухарки,
дойти мечтающему до изнанки фраз,
и в пьесе жизни изменив ремарку,
безродным стать и выплеснуть печали глаз!

Текст вёл сюжет, раскручивая драму,
капнуть стараясь глубже, шире развернуть.
Жизнь начиналась – “Мама мыла раму”,
упёршись в пульс дугой, заканчивала путь.
Костюмы примеряя, грим и маски,
лицом в помои лжи ныряя, можно стать
свою упрятать, став лягушкой в сказке,
но в доску лютиковым кактусу не стать!

Текст вёл сюжет по линии ладони,
шаг в сторону – считай побег и лай людей
и не было страшней и горше доли,
и не было зимы длиннее и лютей!
Не обмануть судьбу, где жизнь – копейка
и в споре служит аргументом динамит,
где бабы носят летом телогрейки
и всё, что плохо положили, не лежит!

Текст вёл сюжет и скрючившись от боли,
актёрствуя, но умирая от тоски,
стонала маска и чужие хвори
на части рвали, и кромсали на куски!...

Но автор спас, начав игру сначала
и смыв с ладоней грим чужой судьбы, сказал:
“Играем радость в горе и в печали,
а страх и смерть – смешно. Плевать, что скажет зал”.