ЭПИГРАФ:
«Не слушай сплетен о другом. Чурайся старых своден. Ни в чем не меряйся с врагом, Его пример не годен.
Чем громче о тебе галдеж, Тем умолкай надменней. Не довершай чужую ложь Позором объяснений.
Ни с кем соперничества нет. У нас не поединок. Полмиру затмевает свет Несметный вихрь песчинок.»
(Борис Пастернак)
*** ОСИП И НАДЕЖДА МАНДЕЛЬШТАМ
Он
Приговорен от рождения воздух с волной воспевать. Где его кости белеют, скажи мне, Родина- мать?
Пропал на одной шестой, ушел, не оставив прах. Звался он Мандельштамом, за совесть жил-- не за страх.
Жил он страны не чуя. Cудьба раскинула карты: Погиб он в дальней дороге, Поэт великий—каторжник.
Век- волкодав продолжается в двадцать первом—остановись! Перестань измываться над нами, молись и Богу винись!
Она
В каждой клеточке боль засела И долбит, как дятел сосну. Чем я Бога прогневить сумела, Что наслал на меня чуму?
Не заметив, что кончилось лето, Книгу жизни я снова открою, И прочту, и вспыхнет Надежда Мандельштам-- я жена изгоя.
*** СНЫ О МАРИНЕ
„Касаемся друг друга. Чем? Крылами. Издалека ведём своё родство. Поэт один. И тот, кто нёс его, Встречается с несущим временами.“
(Райнер Мария Рильке -- Марине Цветаевой)
Двадцатый в одночасье умер век,-- Когда ты умерла, а я не родилась. Рябины куст-- он твой навек, Он вечная меж нами связь.
*** Огонь кудрей и серебро браслетов, Кусок верёвки забрала с собой. И день, и ночь грустит об этом Товарищ твой-- морской прибой.
*** Могилы нет, и внуков, и детей. Спасибо, что хоть строчки пожалели! Двадцатый век-- мучитель без затей-- От всей семьи лишь строчки уцелели.
*** Певец земли святой, родной-- Ты журавлём летишь под небесами, И, как ни близок шар земной, Не прикоснёшься ты к нему ногами.
*** ОГОНЬ И МИГ (МАРИНЕ ЦВЕТАЕВОЙ)
Я-- не „да“, я—„нет“, Не любовь, не жизнь. Я-- не мать-- поэт На великой тризне.
Я-- не белый конь, Я-- не красный конь, Человекоконь-- На коне в огонь.
Где закат пылал, Где рябины куст,-- Всадник проскакал, Стих из уст.
Жизнь моя—навек, Смерть моя-- на миг.
*** ПОДРАЖАНИЕ АННЕ АХМАТОВОЙ.
Мне не дождаться лёгкости проклятой-- Вокруг меня больничные палаты. Была навек закрыта Божьим звонам-- Пыталась миру навязать законы. Ну, а теперь дорога в никуда, Но нет ни капли рабского стыда. Далёкий голос тихий, милый, Как будто, нет намёка на могилу, Как будто, не настанут холода, Как будто бы, не время для суда. *** ОДНОФАМИЛЬЦЫ.
Бродский и Хлебников—братья, Недаром хлеб-- всему голова. Я вижу их рукопожатье, Книги стихов раскрыв едва.
Вечно скитались без быта и крова, И, кроме крови, у них только слово. Оба похожи на раненых насекомых, С прозою жизни мало знакомых.
„Крылышкуя золотописьмом жил“, Хлебников стрекозою жил, Бродский, летняя бабочка зимой,-- Лёгкая преграда между ними и мной.
Сломаны крылья, но фасеточный глаз открыт. Певец и дитя—талант, как факел, горит.
*** КАФКА И МЫ
„Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью.“ Наши прадеды и деды, В Гулаге и на войне ставшие пылью, Радовались, как дети, победе. *** Мы-- дети Оруэлла, внуки Кафки, Великолепно слеплены из того, что было, Избежавшие Афганистана удавки. Главное, чтобы мы хоть что-то любили. *** Хватит нам быть рабами, Смотреть в рот всякому дерьму. Звёздное небо над нами, И нравственный императив-- слава ему!
|