В разросшемся кусте крушины Он знал давно надёжный схрон: Проедет конный ли, машина – Заметит с четырёх сторон.
Отсюда, словно на экране, Передвиженье наблюдал, Но в этот час, не слишком ранний, Избёнку с краю изучал.
В том доме – явка их отряда; Хозяйка – женщина в годах – Им добывала то, что надо, И ведь у фрицев на глазах!
Уборщицей в комендатуре Служила честно целый год – И в голову не шло немчуре, Кто все их планы выдаёт!
Откуда старой поломойке Немецкий так блестяще знать, Чтобы понять нюансов тонкость И слово в слово передать?
Они её не замечали, Шумели, спорили при ней И свои карты оставляли, Не запирая и дверей…
Она скромна и аккуратна, На стол не кинет даже взгляд, Но все их точки регулярно Громил «разбойничий» отряд!
И вот сейчас у той избёнки Фашисты строили помост И топоры стучали звонко, Вбит столб с верёвкою внахлёст.
Повесили…. Но её имя В деревне не узнал никто: Глазами вниз ходила мимо И прятала своё лицо.
Недавно – года два минуло – Убогой беженкой пришла, С тех пор молчит, молчит угрюмо, И ни нарядна, ни светла,
А как-то вовсе незаметна И – непривычно – без семьи, Ровна со всеми неизменно. Нет униженья. Нет любви…
Вот эта скромная тихоня, В платке, надвинутом на лоб, Несла смиренно свою долю, Сжимаясь вся до самых стоп
При взгляде, вроде и не злобном; При резком окрике она Вся замирала так покорно, Что и вздохнуть-то не могла…
Разнюхали её обман: Она с рожденья – немка Бруна, Но для суровых партизан Была добрейшей тётей Груней…
|