Летняя летаргия
в лицах лилового вечера –
это бредни тепла и полунагие тела,
подсвеченные
бурым загаром;
это ночь – вдвойне скоротечней,
а значит, вдвойне горячей, как обрывки
будущей памяти,
где прекрасное,
неосязаемо-южное –
лишь дуновенье на чьём-то лёгком запястье,
лишь тающий лёд в недопитом стакане виски.
Ни звука, пока пророчит молчанье,
случайно повисшее
между столетних хвой
в медленном воздухе…
Тсс…Падают искры воды на ладонь,
ласково плачет зелёное море;
и солнце,
низко-низко
склонив золотистую крону
в шкатулку заката,
выжигает бледно-песочное облако,
горьковатой
берлинской лазурью
с темно-коралловым отблеском,
там, негласно, наедине,
на яркую память,
где мягкая ночь
вдвойне виновата.